РАССКАЗЫ В. БИАНКИ

МУЗЫКАНТ

Старый медвежатник сидел на завалинке и пиликал на скрипке. Он очень любил музыку и старался сам научиться играть. Плохо у него выходило, но старик и тем был доволен, что у него своя музыка. Мимо проходил знакомый колхозник и говорит старику:

— Брось-ка ты свою скрипку-то, берись за ружье. Из ружья у тебя лучше выходит. Я сейчас медведя видел в лесу.

Старик отложил скрипку, расспросил колхозника, где он видел медведя. Взял ружье и пошел в лес. В лесу старик долго искал медведя, но не нашел даже и следа его.

Устал старик и присел на пенек отдохнуть.

Тихо-тихо было в лесу. Ни сучок нигде не треснет, ни птица голосу не подаст. Вдруг старик услыхал: “Дзенн!..” Красивый такой звук, как струна пропела.

Немного погодя опять: “Дзенн!..”

Старик удивился: “Кто же это в лесу на струне играет?”

А из лесу опять: “Дзенн!..” — да так звонко, ласково.

Старик встал с пенька и осторожно пошел туда, откуда слышался звук. Звук слышался с опушки.

Старик подкрался из-за елочки и видит: на опушке разбитое грозой дерево, из него торчат длинные щепки. А под деревом сидит медведь, схватил одну щепку лапой. Медведь потянул к себе щепку и отпустил ее. Щепка выпрямилась, задрожала, и в воздухе раздалось: “Дзенн!..” — как струна пропела.

Медведь наклонил голову и слушает.

Старик тоже слушает: хорошо поет щепка!

Замолк звук, — медведь опять за свое: оттянул щепку и пустил.

Вечером знакомый колхозник еще раз проходит мимо избы медвежатника. Старик опять сидел на завалинке со скрипкой. Он пальцем дергал одну струну, и струна тихонечко пела: “Дзинн!..”

Колхозник спросил старика:

— Ну что, убил медведя?

— Нет, — ответил старик.

— Что ж так?

— Да как же в него стрелять, когда он такой же музыкант, как и я?

И старик рассказал, как медведь играл на расщепленном грозой дереве.

САМЫЕ-САМЫЕ!

Очень, очень я люблю птиц. Сдается мне, жить на нашей зеленой планете без птиц было бы ох как скучно! Как веселит глаз дивная расцветка их оперения! Как радует слух их чудесное пение! И как дух поднимает их легкий, свободный полет! А волшебное их искусство гнездостроения “без рук, без топоренка”! А голубые, белые, розовые в разноцветных крапинках их яички, сквозь тонкую скорлупку которых просвечивает маленькая нежная жизнь!

Изумляет меня, почему люди обращают так мало внимания на птиц? Лишают себя такого множества тонких наслаждений, теряют столько прекрасных радостей! Особенно — горожане.

В деревнях-то народ искони присматривается к птицам. Частенько и прозвища дает людям птичьи. Фамилии дают птичьи. Сколько у нас Орловых, Соколовых, Петуховых, Курочкиных, Куликовых, Лебедевых, Гусевых, Уточкиных, Голубевых, Ворониных, Сорокиных, Галкиных, Сойкиных, Грачевых, Журавлевых, Воробьевых, Соловьевых, Кукушкиных, Дроздовых — да разве перечислишь всех!

Иной носит птичью фамилию, а сам всю жизнь даже не полюбопытствует, от какой птицы пошла его фамилия, как эта птица живет, хороша ли, чем кормится? Стыдно прямо!

Птиц много разных. В одном нашем Союзе живет их без малого тысяча видов, а во всем мире — тысяч десять.

Стал я как-то прикидывать в уме, какие самые интересные из них: самая большая и самая малюсенькая, самая красивая и самая сладкоголосая, самая быстролетная, самая искусная в гнездостроении, самая полезная и самая вредная, самая милая, самая смешная...

Самая большая на свете была птица мба: в два человеческих роста высотой. Жила в Австралии. Истребили ее люди. И теперь птицы ростом больше африканского страуса нет. И нет мельче южноамериканских птичек — колибри. Есть среди них пичуги со шмеля.

А у нас?

А у нас в Союзе самые крохотные пташки — королек да крапивник. Побольше, конечно, колибри, но тоже меньше стрекозы. Королек — зеленоватенький с оранжевым, как пламечко, хохолком. Крапивник коричневенький, хвостик торчком, а голос — сила! Вот их две — самых маленьких птички у нас.

А самая большая? Да ведь как считать, как мерить! По высоте, пожалуй, долговязый белый журавль-стерх. По дородности — лебедь или дрофа. В размахе крыльев — грифы и орлы. Очень крупные всё птицы, не знаешь, какую поставить на первое место.

Дальше еще хуже.

Стал думать, кто у нас самый лучший летун? Стриж? Сокол? Слов нет — быстры! А ласточки? Да ведь они так ловки в воздухе, что ловят невидимых нашему глазу мошек и пьют на лету воду, проносясь над рекой, — и крылышек не замочат! А орлы, а грифы? Те могут часами кружить в воздухе, чуть покачивая широкими крыльями! А золотистая ржанка? Родившись у нас где-нибудь на Новой Земле, через какие-нибудь три месяца отправляется она в воздушное путешествие через весь Азиатский материк и совершает беспосадочный перелет над всем Великим океаном, стремясь к своим зимовкам в Америке! Кому отдать предпочтение, кого из этих птиц назвать самым лучшим летуном?

Стал раздумывать насчет мастеров строить гнезда — и совсем растерялся. Вспомнишь иволгино гнездо — верх искусства! Висит в воздухе легкая люлечка из травинок, гибких стебельков, березовой кожурки; в развилке ветки подвешена высоко над землей — просто загляденье!

Ласточкино гнездо посмотреть — тоже удивленье: до чего ловко слеплено из земли и глинки где-нибудь на скале над пропастью. А певчего дрозда гнездо! Глубокая чаша, внутри из удивительного цемента: древесной трухи и собственной слюнки! А у ремеза-синички! Настоящий сказочный теремок: рукавичка из растительного пуха к тростнику подвешена!

Ну, а самая милая и самая смешная из наших птиц?

Поглядишь на парочку самых простых галок: как они милы, как друг за другом ухаживают. Или как голубь с голубкой целуются-милуются. Или снегирушка-милушка, когда сидит на ветке и, весь напыжась, напевает себе под нос мелодичную свою песенку. Так волной и заливает сердце теплая к ним нежность.

“Ужасти, какой смешной! — хохотала, помнится, деревенская девчурка, рассматривая только что выскочившего из яйца бекасёнка. — Сам — моточек ниток, а нос будто спица”.

И правда, очень смешны, на наш взгляд, некоторые птицы: у одной нос в небо глядит, у другой — в землю, у третьей — вбок, у четвертой — вверх и вниз перекрещен, у пятой — ноги ходулями, у шестой — хвост разводами. И разве не смешон знаменитый “гадкий утенок” — такой несуразный на земле, — пока он не вырос в прекрасного белого лебедя? Выбирай, кто самый смешной?

А самая красивая из птиц? Они все прекрасны — от скромно одетых самочек до самых эффектно разукрашенных самцов. Ахнешь при виде семицветного наряда маленького зимородка или когда в свежей зелени березы увидишь вдруг златогрудую с черными крыльями иволгу. Не налюбуешься на лирохвостого алобрового тетерева-косача, на гордую осанку серпокрылого сокола-сапсана. Не оторвешь глаз от серебристых чаек над синим морем, под синим небом. А вспыхивающее под ярким солнцем разноцветное пламя наших жар-птиц — фазанов! Какая красота!

А певуны!

На весь мир знаменит “певец любви, певец своей печали” — соловей. А кто любит утренние светло-радостные песни, для тех “певец полей — жаворонок звонкий”. К слову сказать: мне еще больше, чем полевой, по душе жаворонок лесной — юлка. Весной поет он не только утром, но и все белые ночи напролет, и голос у него — чистая флейта!

Да и все птичьи песни — голоса самой красавицы весны — так сладостно волнуют душу. Первым

— даже в городе, еще при полном снеге — зазвенит бубенчик синицы. И не успеет заневеститься, покрыться листвой лес, — звонким жемчугом рассыплется в нем солнечная песенка зяблика. И покажется тебе, что и всю-то жизнь живешь ради такого вот ясного весеннего утра, когда вдруг “из страны блаженной, незнакомой, дальней” послышится пенье петуха — самого простого деревенского певуна! А какое множество прекрасных певцов в лесу, в лугах, в кустах у речек, — и как немногих из них мы узнаём, умеем назвать, даже если сами носим фамилию в их честь!

И наконец, какая самая полезная и какая самая вредная из всех наших птиц?

Тонкоклювые скворцы, синицы, мухоловки, пеночки и многие, многие другие певчие птицы ведут неустанную войну с полчищами насекомых, крючконосые хищники — с мышами, сусликами и другими вредителями полей. Польза нам от них неизмерима. Не будь на свете птиц, грызуны и насекомые уничтожили бы все леса, все поля, все огороды. Скворцы, грачи, чайки собирают свою добычу прямо с земли; синицы, поползни, дятлы — на деревьях; мухоловки, стрижи, ласточки — в воздухе. Кому отдать предпочтение?

А вред от птиц? Ну, про это уж прямо неумно спрашивать! Где-нибудь на просяных полях или на конопляных полосах простой воробей — враг человеку, способный уничтожить осенью добрую треть урожая. Но сколько же пользы он приносит все лето, сам поедая и таская своим птенцам огородных гусениц. И даже сам крылатый волк — большой ястреб-тетеревятник — свирепый истребитель дичи и зайцев — в то же самое время и благодетель наш. Там, где его уничтожат, тетерева, куропатки, зайцы заболевают и быстро вырождаются. Ведь в страшные когти его попадают, прежде всего, все слабые, вялые, нежизнеспособные птицы и зверьки. Поедая слабых, грозный хищник способствует процветанию породы. Зная это, кто всерьез назовет его вредителем?

Думал я, думал — и понял, что никаких самых среди птиц нет. Нет по той простой причине, что каждая птица самая-самая. Каждая из них — маленькое совершенство своего рода на нашей зеленой планете.

КРАСНОГОН

Прошедшей весной, — рассказывал охотник Касим Касимович, — купил я себе в городе у известного гончатника щеночка. И отец и мать у него — красногоны знаменитые. Красногоном зовут ту гончую, которая лисиц хорошо гоняет, заячий след бросает, если на лисий натечёт. Назвал щеночка Догоняй.

Ну, в городе его где ж держать, на шестом-то этаже проживая? Свёз в деревню, знакомому старику отдал. Корми, значит, и присматривай: за содержание тебе платить буду. А осенью сам приеду — наганивать по лисицам.

Однако не получилось: осенью меня в командировку послали. Только среди зимы в деревню выбрался. Гляжу — Догоняй мой с целого волка вырос!

Пошли с ним в лес. Десятка минут не прошло — натек Догоняй на след, дал голос. Не успел я толком лаз занять, — катит на меня русачище. Ну, ковырнул я его через голову. Подоспел Догоняй, обнюхал зайца; пазднанки я ему отрезал, дал. Это — задние лапки заячьи. Награда гончаку за работу. Догоняй схрупал их — и мах-мах обратно в лес.

Взошел я на бугорок. Думаю себе: “Отсюда весь гон увижу. С холма бвидь большая”.

Догоняй опять голос дает. На этот раз смешно как-то, совсем по-щенячьи тявкает.

Гляжу — лисица! Выметнулась из кустов и стелет по снегу — красная, чистый огонь! За ней

— Догоняй. И тотчас оба из глаз пропали.

Минуты не прошло — опять показались, только... Я прямо глазам своим не верю: только теперь Догоняй впереди, а лисица его догоняет! Тявкает тоненько: вроде ей обидно, что догнать не может.

Добежала до пенька — и села, язык вывалила. Догоняй дал круг — и к ней. “Ну, — думаю, — даст ей сейчас трепку!”

А он шагах в пяти от нее — стоп! Припал на передние лапы и давай повизгивать. Лисица вскочила

— и на него. Он от нее.

Я стою — ничего понять не могу: то ли мой Догоняй ополоумел, то ли лисица какая заколдованная. Красногон же, сын знаменитых родителей! За что деньги плачены?

Наконец обернулся он. Сшиблись. Оба в снег повалились.

“Ну, — думаю, — кончено! Загрыз”.

Не тут-то было! Повозились, повозились в снегу — встали, расскочились, уселись друг против друга. Оба языки вывалили — дышат. Потом опять друг на друга. На дыбашки поднялись и один другого повалить силятся, — лапами борют, — играют!

Играют, стрели их в глаз! Настояще играют! Это гончак-то с лисицей! Красногон!

Я как гаркну:

— Что делашь!

Лис пулей в кусты. Догоняй за ним.

Домой я вернулся мрачнее тучи. Ничего старику говорить не хотел, да он заставил, — рассказал ему про пса. Гляжу — улыбается.

— Дивья! — говорит. — Что ж тут мудрёного, когда они с этим лисом добрые товарищи. Из одной плошки в детстве ели, играли, возились. Потом лисенок веревку перегрыз, в лес убежал. Ходил я с твоим Догоняем — на зайцев наганивал. Дак они как встретятся на опушке, так обо всём забудут: хаханьки у них да хохоньки, в хоронушки играют да в догоняшки.

— Вот вам, пожалуйста, — сказал охотник Касим Касимович, пряча детскую улыбку в густую бороду. — Выходит, сами по себе добрые они — звери-то. Даже хищные. А кровожадность у них с голодухи.

И, подумав, заключил:

— Дети и детёныши — они на всем свете одинаковые. Когда сытые, так не сердитые, игры одни на уме. Полагать надо, то же и у взрослых было бы, как бы всяк в душе своей дитя сохранил до старости.

Художник Е. Чарушин.
Художник В. Звонцов.
Художник В. Звонцов.

Другие статьи из рубрики «Классики популяризации»

Портал журнала «Наука и жизнь» использует файлы cookie и рекомендательные технологии. Продолжая пользоваться порталом, вы соглашаетесь с хранением и использованием порталом и партнёрскими сайтами файлов cookie и рекомендательных технологий на вашем устройстве. Подробнее