НЕ ТОЛЬКО О СЕМИНАРЕ
Доктор физико-математических наук, профессор В. БЕСКИН.
Собираясь написать свои воспоминания о семинаре Виталия Лазаревича, я понял, что не могу отделить их от воспоминаний о других семинарах теоротдела и о кафедре проблем физики и астрофизики МФТИ, которую В. Л. возглавляет уже более тридцати пяти лет. Поэтому попробую объединить эти темы, которые, как мы увидим, на самом деле тесно связаны друг с другом.
Хорошо то, что естественно. Как известно, школа И. Е. Тамма, к которой принадлежит и В. Л. Гинзбург, целенаправленно не занималась созданием учебных курсов, как это было в школе Л. Д. Ландау. Известнейший в свое время учебник И. Е. Тамма "Основы теории электричества" можно рассматривать, скорее, как исключение, чем правило. Приобщение студентов и аспирантов к науке происходило главным образом не через чтение лекций, а через совместную работу, одним из элементов которой и был научный семинар. Это внутренняя, органическая потребность в научном общении, по моему мнению, - главное и основное условие, необходимое для научного роста.
Я думаю, что именно поэтому В. Л. так болезненно реагировал, когда узнавал, что кто-то из студентов его кафедры не присутствовал на семинаре. А когда один из нас, зазевавшись, не успевал спрятать газету, гнев его бывал страшен. И действительно, в семидесятых годах я совершенно не мог себе представить студента, читающего на его семинаре художественную литературу. Учебники по физике, научные статьи - это происходило постоянно, поскольку времени никогда не хватало. Но физическая среда обитания настолько плотна, что не впускала в себя ничего инородного.
Вместе с тем он относился к студентам подчеркнуто демократично. Лишь в последние годы В. Л. попросил отмечать присутствие студентов на большом семинаре, грозясь лишить их стипендии (но, по-моему, никогда не контролировал этот процесс). А в основном он целиком полагался на дисциплинированность студентов. Фактически, это и был один из декларируемых им принципов: успешная работа студента возможна лишь в том случае, если он сам стремится работать в выбранной области. И если студент хочет (и может) работать самостоятельно, то этому нужно всячески способствовать. Поэтому при распределении студентов в начале четвертого курса не преподаватели выбирали себе студентов, а студенты выбирали себе научного руководителя. Выглядело это примерно так. Виталий Лазаревич зачитывал фамилию и имя студента, тот вставал и называл (обычно не слишком уверенно) интересующую его тему. Если тема не соответствовала области интересов никого из преподавателей кафедры, то В. Л., как бы извиняясь, говорил: "Вы знаете, сейчас у нас в отделе никто не занимается этой тематикой. Поэтому давайте сделаем так. Вы начнете взаимодействовать с NN, а через год, если захотите, можно будет сменить научного руководителя". Здесь он конечно же немного лукавил, поскольку, как было хорошо известно, в большинстве случаев студент, погрузившись с головой в живую науку, и думать не хотел о переходе. Но если переход к другому научному руководителю все же происходил, то это воспринималось как совершенно естественное. Во всяком случае, я не помню ни одного примера, когда по этому поводу возникали хоть какие-нибудь трения среди преподавателей кафедры. А ведь речь шла фактически о бесплатной рабочей силе, без которой часто приходилось откладывать работу в долгий ящик.
Незабываемым был еще один эпизод, связанный с празднованием двадцатилетия кафедры. По этому случаю студенты устроили небольшой капустник, среди прочих номеров была знаменитая физтеховская сценка, в которой кирпич "случайно" вырывается из рук строителя и летит в зал. За неимением места (действие происходило в конференц-зале теоротдела) эта сценка была немного переиначена - незадачливый мужик, замученный все новыми и новыми просьбами старушки, запускает в нее кирпичом. Старушка успевает увернуться... Но здесь произошла накладка, поскольку траектория явно не была согласована с руководством кафедры. Кирпич (конечно же не настоящий, но пущенный в упор) попал прямо в голову Виталия Лазаревича и запрыгал по головам присутствующих, плотно заполнивших зал. Шок был настолько велик, что в течение пяти минут (и это не преувеличение) вся кафедра лежала под стульями, корчась от хохота, тогда как Виталий Лазаревич невозмутимо восседал в первом ряду. Больше с тех пор никаких юбилеев кафедры мы не отмечали...
Вернемся, однако, к нашей основной теме. Не нужно забывать, что В. Л. вел не только общемосковский семинар по теоретической физике, но и институтские семинары по астрофизике и сверхпроводимости; правда, в основном их посещали сотрудники теоротдела. Фирменным знаком всех этих семинаров были краткие сообщения по научной литературе, источником которых служили основные иностранные журналы, которые В. Л. получал по своим каналам, - в то доинтернетовское время это был единственный способ быстрого получения информации. Закрываю глаза и вижу, как В. Л. появляется в коридоре, неся под мышкой увесистые тома. Усевшись поудобнее и разложив журналы на столе, он начинает обсуждать заранее отмеченные им статьи, одновременно подыскивая очередную жертву. На астрофизическом семинаре эта процедура могла продолжаться минут двадцать. Затем приходило время самих сообщений, и лишь потом начинались оригинальные доклады. Поэтому два часа проходили совершенно незаметно, на одном дыхании.
Краткие сообщения по литературе (а также комментарии к ним В. Л.) и были тем гвоздем программы, который постоянно привлекал людей со стороны. Вместе с тем такие сообщения не только позволяли "держать руку на пульсе", но и давали возможность часто выступать аспирантам и студентам отдела. Это и был тот самый механизм вовлечения молодежи в научную работу, о котором говорилось выше. "До каких пор он будет ходить в коротких штанишках?" - приговаривал В. Л., отдавая новую статью кому-нибудь из студентов. В. Н. Сазонов, много лет бывший зам. зав. кафедрой и вложивший немало сил в наше воспитание, давал подробные инструкции (постарайтесь сами ответить на те вопросы, которые у вас возникнут при чтении литературы; если же нет, то необходимо до семинара поговорить со специалистом, найти которого - ваша задача).
Не знаю почему, но в последние годы работы большого семинара В. Л. выбрал меня в качестве постоянной жертвы, ответственной за астрофизические новости. Поэтому мне приходилось выступать чуть ли не на каждом семинаре. К счастью, новостей в астрофизике всегда было много, и я не особенно возражал, поскольку это постоянно держало меня в тонусе. Но здесь важно другое. Насколько велика была сила интереса Виталия Лазаревича, если он в свои восемьдесят лет, а не кто-нибудь из молодежи, постоянно поддерживал интерес ко всему новому.
Постараюсь вспомнить еще несколько характерных штрихов, которые сохранились в моей памяти. В течение десяти лет (в восьмидесятые годы, то есть практически сразу после окончания института) мне довелось быть секретарем семинара, точнее, одним из секретарей, ответственным за проход участников на территорию ФИАНа. Дело в том, что ФИАН был (и остается) режимным объектом, и поэтому формально для прохода заранее заказывали пропуск. Однако формат семинара никак не вписывался в эти рамки, и приняли компромиссное решение: список участников семинара подавали в бюро пропусков уже после семинара. Составление такой бумаги и было моей основной обязанностью. Каждую неделю, за полчаса до семинара, в 9.30, я приходил на проходную с улицы Вавилова и по предъявлении паспорта записывал фамилию, имя и отчество, а также место работы любого желающего посетить семинар. Обычно таких желающих насчитывалось человек сорок-пятьдесят. Лишь в течение нескольких месяцев после обнаружения высокотемпературной сверхпроводимости, когда число посетителей доходило до двухсот, мне на помощь приходил Игорь Мазин и мы работали в четыре руки.
Понятно, что строгость выполнения предписаний является функцией времени. Однажды дело дошло до того, что от нас все же потребовали список участников до начала семинара. Виталий Лазаревич отреагировал немедленно:
- Если на семинар не будут пускать всех желающих, я его закрою! Будет скандал, но я это сделаю! Так и передайте этим... (далее неразборчиво).
Передавать, к счастью, ничего не потребовалось, и семинар благополучно продолжил свою жизнь.
Что касается меня, то работа секретарем семинара позволила мне сразу погрузиться в ту самую плотную физическую среду, о которой говорилось выше. И дело даже не в том, что за десять лет я лично познакомился с огромным числом физиков из всех городов Советского Союза. Гораздо важнее то, что я сразу получил урок ответственного отношения к делу. Ибо именно ответственное отношение к делу и есть, на мой взгляд, один из главных уроков, который преподнес нам всем Виталий Лазаревич. Чего стоит хотя бы необходимость в течение десятилетий (!) следить за всеми новинками в научных журналах и раздавать их участникам семинаров для выступления по литературе.
Неудивительно поэтому, что однажды, уехав на неделю отдыхать далеко от Москвы, я проснулся в холодном поту, поскольку забыл предупредить о своем отъезде. Мне пришлось встать в 4.30 утра, чтобы успеть на утреннюю электричку, идущую в районный центр (ближе телефона не было). Это была единственная возможность сообщить в Москву до начала семинара, чтобы меня кто-нибудь подменил на проходной.
Прошло уже несколько лет без семинара Виталия Лазаревича, а я постоянно ловлю себя на мысли, что утро среды нельзя занимать никакими делами. Это действительно была часть нашей жизни. И, может быть, лучшая ее часть.
СЕМИНАР ТЕОРОТДЕЛА
Член-корреспондент РАН Е. МАКСИМОВ.
До середины 80-х годов уже прошлого столетия я выезжал за границу только на конференции, школы и симпозиумы. Было это к тому же не часто и в основном в страны социалистического лагеря. С началом перестройки появилась возможность выезжать уже на Запад и в более или менее длительные командировки (1-4 месяца). Много всего нового и интересного я там увидел, но речь пойдет только об одной, но очень меня удивившей стороне научной жизни на Западе. Находясь большую часть времени моего пребывания за границей в каком-либо одном научном центре, я все-таки посещал другие университеты и лаборатории и участвовал в работе тамошних семинаров, делал на них доклады и присутствовал на докладах других участников. Это могли быть как сотрудники данной лаборатории, так и визитеры. Меня, мало сказать, удивили, а просто потрясли некоторые вещи, увиденные на семинарах. Во-первых, малочисленность большинства семинаров и, во-вторых, отсутствие каких-либо эмоциональных реакций на сообщаемое докладчиком. Все вежливо выслушивали, задавали несколько вопросов и лениво аплодировали в конце доклада. При этом если докладчик слегка перебирал отведенное на доклад время, то есть затягивал его даже на несколько минут, то это вызывало явное раздражение слушателей (почти независимо от качества доклада). Перебор минут на пятнадцать уже грозил не отсутствием аплодисментов в конце, а возможным отсутствием дальнейших приглашений на этот семинар в качестве докладчика. Мне, видевшего в Москве поистине великие семинары - Ландау, Капицы, Тамма и Гинзбурга, западные показались скучными, пресными и "малонаселенными".
Это не означает, конечно, что все семинары на Западе всегда столь малочисленны и скучны. Мне, в частности, приходилось там видеть и очень многолюдные семинары. В конце 1987 года я вместе с Виталием Лазаревичем был в Америке, где в Бостоне проходила одна из первых после начавшегося в том же году "сверхпроводящего" бума международная конференция по высокотемпературной сверхпроводимости, организованная хорошо известным в научном мире журналом "Nature". Состав докладчиков на этой конференции был поистине звездный. Среди них было немало как настоящих, так и будущих нобелевских лауреатов - Р. Шриффер, Ф. Андерсон, К. Мюллер, А. Леггетт и В. Л. Гинзбург. Конференция проходила в пятизвездочном отеле в центре Бостона. Его большой зал был всегда битком набит людьми. При этом необходимо учитывать, что за участие в этой конференции слушатели платили, и не только по моим понятиям, немалые деньги. Меня в высшей степени обрадовали неподдельный интерес и уважение, проявленные по отношению к Виталию Лазаревичу всеми участниками конференции. Надо отдать должное, что и сам Виталий Лазаревич, в силу характера и в какой-то мере чувствуя к себе всеобщий интерес, блистал во всем своем величии как на конференции, так и в ее кулуарах. Слушали его с большим вниманием и заинтересованностью, несмотря на его тогдашний английский выговор.
Когда пишешь воспоминания о других, нелегко удержаться и не упомянуть о своих личных ощущениях, поэтому мне трудно не написать об одной курьезной ситуации, случившейся во время этой нашей поездки в Америку, а мы помимо конференции в Бостоне посетили также университет Хьюстона, Иллинойский университет в Урбана-Шампани и Чикагский университет. Молодежь этого уже не знает, но многие представители старшего поколения, наверное, еще помнят, что Н. С. Хрущев клятвенно пообещал на одном из съездов партии, что мое поколение будет жить при коммунизме. Мне в отличие от большинства все-таки удалось, как и было обещано, пожить при коммунизме, но лишь пятнадцать дней во время этой поездки. Началось с того, что проживание докладчиков на конференции, а мы оба ими и были, в пятизвездочной гостинице полностью оплачивали организаторы конференции за счет денег, заплаченных слушателями. Говоря понятным теперь всем языком - "all included". В первый же вечер после появления в гостинице мы пошли с Виталием Лазаревичем ужинать. Организаторы нам все, по их мнению, об этом "all included" объяснили. Это означало, что нам не нужно платить за питание, а достаточно расписаться на счете и проставить номер ключа от гостиницы. Получив в ресторане меню, мы убедились, что никаких дежурных дешевых блюд в этом меню не имеется. После короткого совещания мы решили, что хамить, конечно, не будем и выбирать деликатесы ценой за сотню долларов не собираемся, но в остальном особенно экономить деньги участников тоже не станем. В конце ужина официант положил нам на стол счет и удалился. Здесь один из нас вспомнил, что в американских ресторанах помимо оплаты счета необходимо еще платить 10-15% от счета официанту за обслуживание, то, что у нас называется "чаевыми"! А наши дела с личными деньгами обстояли достаточно скверно. Организаторы конференции взяли нас на полное обеспечение и никаких денег на карманные расходы нам не выделили. Академия наук при нашем отъезде тоже не очень нас порадовала выделенным запасом денег. Короче говоря, глядя на принесенный счет, мы поняли, что только из-за чаевых за неделю проживания в отеле пойдем по миру. Тогда Виталий Лазаревич произнес одну из своих любимых фраз: "Знаете, Женя, пять минут стыда - годы здоровья. Я сейчас спрошу у официанта, нельзя ли включить чаевые в счет". К нашему полнейшему удивлению, официант безо всяких эмоций ответил нам "yes". После этого мы и на конференции в Бостоне, и в университетах, которые посещали, просто расписывались на счетах, предъявляемых в гостиницах и ресторанах. То есть воистину "каждому по потребностям". Глядя теперь на все крайне неоднозначные перемены, произошедшие в нашей стране с 1987 года, у меня иногда мелькает крамольная мысль: "А, может быть, зря мы не достроили коммунизм?"
После этого личного отступления возвратимся к главной теме заметки. Я уже написал выше, что и на Западе бывают научные мероприятия, в частности конференции, собирающие большое количество заинтересованных участников. Но конференции - это не семинары, а мы собираемся здесь говорить именно о семинарах. Там же, в Америке, я убедился, что семинары тоже могут быть, как у нас, и многочисленными, и отнюдь не сводящимися к безучастному и вежливому времяпрепровождению. Во время этой нашей поездки и в Хьюстоне, и в Иллинойсе, и в Чикаго на семинарах, на которых выступал Виталий Лазаревич, собирались толпы любознательных ученых. Они не просто выслушивали докладчика, но беспрерывно задавали ему вопросы, что, судя по поведению председательствующих, шло вразрез с устоявшимися традициями. Как правило, Виталию Лазаревичу еще долго приходилось отвечать на вопросы слушателей уже после официального объявления об окончании семинара, и организаторам приходилось чуть ли не под руки уводить его из аудитории. Доводилось мне на Западе видеть и семинары, совсем не похожие на обычное собрание вежливых людей, не проявляющих своих эмоциональных реакций. Один раз мне самому пришлось испытать на себе очень резкую реакцию участников семинара. Обычно так происходит, когда докладчик вторгается в святая святых этих людей, то есть в их бизнес, и затрагивает их непосредственные интересы. Если вдобавок у докладчика не просто другой взгляд на ту или иную научную проблему, а он еще демонстрирует наличие явных ошибок в трудах данной научной группы, то эмоциональная реакция слушателей бывает весьма сильной. Крики, вопросы и опровержения почти столь же впечатляющи, как и на семинарах Института теоретической физики им. Л. Д. Ландау. С одной только разницей, что если там это просто еженедельное развлечение, то подобные семинары на Западе - явление довольно редкое. Противников и не согласных с устоявшимися в данном коллективе представлениями о том или ином предмете на доклады там, как правило, не зовут.
Повторю лишь, что я многое увидел на западных семинарах. В основном мое мнение, выраженное в начале заметки, после первых знакомств с ними с тех пор мало изменилось, хотя я и встретил целый ряд исключений из этого стандартного образа западного семинара.
Пожалуй, пора переходить к главному, что я не увидел на семинарах за границей. Я не увидел там яркой индивидуальности семинаров. Возможно, мне не повезло. Просто я не попадал на такие семинары в силу ряда обстоятельств. Это не означает, что там нет таких ярких и сильных личностей, как Тамм, Ландау, Капица, Гинзбург. Конечно, есть. С некоторыми из ярких фигур в современной физике мне довелось познакомиться и побеседовать и о физике и о жизни. Если говорить о представителях физики твердого тела, в которой я что-то понимаю и соответственно могу оценить их вклад в науку, - это Филипп Андерсон, Джон Бардин, Невил Мотт и другие. В частности, у Виталия Лазаревича были некоторые предубеждения по отношению к Ф. Андерсону. Сейчас не место для обсуждения причин этих предубеждений. Гораздо важнее, что на уже упомянутой конференции в Бостоне, когда они познакомились лично, Виталий Лазаревич сказал мне: "А этот Андерсон - могучий человечище!" Впрочем, это можно было сказать и о других зарубежных ученых.
Мои западные коллеги иногда давали мне или кому-нибудь в моем присутствии советы: "Вам было бы очень полезно поговорить об этой вашей работе с NN". Практически ни разу я не слышал совета: "Вам было бы полезно рассказать это на семинаре у NN". Наука во всем мире давно стала частью бизнеса, семинары соответственно стали чисто деловыми мероприятиями, а не тем местом, где выясняют истину в конечной инстанции. И конечно же семинары там перестали быть, а может и никогда не были, продолжением, а в какой-то мере и самовыражением личности руководителя семинара. Лучшие семинары у нас в стране носили яркий отпечаток личности самого руководителя. Хочу сразу подчеркнуть - слово "лучшие" здесь - это сугубо мое личное мнение, и я его не собираюсь навязывать всем.
Мне удалось застать в Москве несколько выдающихся семинаров. В одном из них - семинаре Виталия Лазаревича - я принимал активное участие достаточно долго, а семинар Ландау регулярно посещал чуть больше года. Дело в том, что Лев Давидович прочитал нашему курсу на физфаке МГУ всю теоретическую физику, за исключением квантовой механики. Несколько человек с нашего курса под влиянием лекций Ландау начали сдавать также его теоретический минимум. Я тоже принимал участие в этом мероприятии. Естественно, на последних курсах одни из нас ранее, другие чуть позже стали посещать его семинар в физпроблемах (Институте физических проблем им. П. Л. Капицы). Мое ощущение от семинара Ландау можно сформулировать так: это был скорее семинар для Ландау, чем семинар для участников, руководимый Ландау. Правда, должен отметить, что это ощущение возникло гораздо позднее, после близкого знакомства с другими не менее выдающимися семинарами. Но и тогда, в студенческие годы, я заметил, что на семинаре происходит в основном некий диалог докладчика и руководителя. Иногда этот диалог, а скорее реакция руководителя очень напоминали мне наши студенческие дискуссии, происходившие, естественно, не на семинарах. Давид Абрамович Киржниц любил рассказывать, как И. Е. Тамм напутствовал его перед докладом на семинаре Ландау. Он говорил: "Давид, когда Дау начнет кричать, что это чушь, бред и т. п., не слушайте его, а продолжайте доклад, но когда Дау начнет спрашивать что-то о конкретных деталях - будьте начеку". У Льва Давидовича были какие-то чисто детские предубеждения по отношению к некоторым вещам, в том числе и в науке. Выражал он их в соответствующей форме. Как уже подчеркивалось во многих воспоминаниях, для Ландау было совершенно неважно, кто был его собеседником или оппонентом в споре - академик или младший научный сотрудник. Могу добавить из своего личного опыта общения с Львом Давидовичем, что его поведение по отношению к студенту, если тот, по его мнению, нарушал некоторые каноны, было таким же. Расскажу историю моей сдачи первого экзамена по теорминимуму Ландау. Дело в том, что в мое время его сдача не то чтобы превратилась в рутину, но существенно отличалась от той штучной работы, которая проходила в первые годы его существования. В мое время был более или менее известен как круг задач, предлагаемых на экзаменах теорминимума, так и четкий перечень тех табу, за незнание которых запросто вылетали с экзамена без всякой возможности его повторения. Это вовсе не означает, что экзамены можно было сдавать с помощью шпаргалок или действительно выучив некоторое количество стандартных задач. Мы честно прорабатывали все книги курса теоретической физики Ландау, Лифшица, опуская лишь параграфы, отмеченные как необязательные в программе, которую Ландау вручал после первого экзамена. А этим экзаменом была математика-1. В нее входили решение обыкновенных дифференциальных уравнений, символический векторный анализ, вычисление неопределенных интегралов и, возможно, что-то еще, что я забыл. Многие из сдающих, в том числе и я, знали две вещи, за которые вылет с первого экзамена был гарантирован. Это решение дифференциальных уравнений с правой частью методом варьирования постоянной и использование подстановок Эйлера при вычислении интегралов с радикалами. Когда я пришел домой к Ландау сдавать первый экзамен, он посадил меня в маленькой комнате на втором этаже, называвшейся библиотекой, продиктовал задание и надолго исчез в своей комнате. Я быстро справился с первым и вторым заданиями, и он продиктовал мне дифференциальное уравнение с правой частью. Я решил его, как и полагалось, вычислив соответствующий детерминант, но Ландау на этот раз почему-то долго не возвращался. Поскольку во время обучения на физфаке меня учили решать такие задачи именно методом варьирования постоянной, я решил проверить полученное решение старым методом. Когда я закончил эти расчеты и получил, естественно, тот же ответ, в комнате появился Ландау. Он быстренько заглянул в мои бумаги и чуть не благим голосом возопил: "Что вы творите, Женя! Я, ей-богу, не думал, что вы такой идиот!" Я сдавал ему экзамены и раньше на физфаке по тем курсам, которые он нам читал, и особых нареканий по части физики у него не вызывал. "Вы что, не можете решать элементарные задачи?" - продолжал он. Я стал лепетать, что меня так учили. "Идиоты", - ответил он и спросил: "Так, может, вас научить решать такие задачи напоследок?" Тогда я решил прибегнуть совсем уж к жалостливому приему: "Лев Давидович, вы же академик, а я студент". Здесь он как-то ошарашенно посмотрел на меня, схватил за плечо, буквально выволок на балюстраду и, наклонившись вниз, громко закричал: "Кора, Кора, иди сюда". Из кухни, держа в руках не то кастрюлю, не то сковороду, вышла его жена Кора. "Посмотри на этого молодого идиота. Он считает, что я стал академиком, потому что умею решать обыкновенные дифференциальные уравнения". Кора посмотрела на нас и сказала: "Дау, что ты ко мне пристаешь, я ужин готовлю и откуда мне знать, за что ты стал академиком". У Льва Давидовича стало какое-то растерянное лицо, он задумался о чем-то. Судя по всему, решал, что со мною делать. С одной стороны, по всем канонам сдачи экзаменов меня следовало гнать в шею. С другой стороны, предыдущие впечатления о моей сдаче ему экзаменов на физфаке по теории поля и статистической физике не создали у него впечатления, что я законченный идиот. А с третьей стороны, огорчила и жена, которая, как и я, не знала, почему он стал академиком. Он молча привел меня обратно в библиотеку. Сам написал мне не-определенный интеграл с радикалами и сел на тахту. Было ясно, что он не собирается на этот раз уходить из комнаты до конца экзамена. Взглянув на интеграл, я надолго впал в ступор. Мне было совершенно ясно, что использование третьей подстановки Эйлера достаточно просто сведет этот интеграл к некоторому числу интегралов, но уже без радикалов. Я прекрасно понимал, к чему, тем более в этой обстановке, приведет лишь попытка написать на бумаге саму подстановку Эйлера. Одновременно я понимал, что если я возьму в руки авторучку, то ничего другого, кроме этой подстановки, не напишу. После долгих раздумий, во время которых Ландау регулярно спрашивал меня, как у меня обстоят дела, я понял суть игры, затеянной академиком со студентом. Тогда, пользуясь своим некоторым опытом в шахматах, где мог немного играть и вслепую, я начал также вслепую делать подстановку Эйлера. Спустя какое-то время мне удалось свести интеграл к нескольким, где исчезли радикалы. Эти интегралы я уже выписал на бумаге, вычислил их и показал Ландау, который на некоторое время отвлекся, читая какой-то журнал. Он даже подскочил с тахты и заявил: "Нет, так дело у нас не пойдет. Покажите мне, как вы все это сделали". Здесь я стал выкручиваться, как мог. Я заявил Ландау: "Лев Давидович, вы сами нам на лекциях много раз говорили, что никого не интересует содержимое вашей мусорной корзины. Мало кого интересует тот извилистый путь, которым вы шли к результату. Его надо изложить по возможности коротко и ясно". Здесь Лев Давидович на какое-то время задумался и все-таки дал мне программу дальнейших экзаменов, но пообещал, что следующий экзамен, то есть математику-2, мне придется сдавать всерьез. Так оно и было, но как я сдал его и все остальное - не для данной публикации. Признаться и тогда, и до сих пор я не понимаю, чем же господин Эйлер не угодил Льву Давидовичу. Ради справедливости необходимо отметить еще раз, что Ландау в одинаковой мере не любил нарушения своих принципов со стороны как больших ученых, так и студентов. Могу упомянуть в дополнение, что после этого экзамена Ландау по-прежнему вежливо здоровался со мной, когда мы встречались с ним на физфаке или в Институте физпроблем, и интересовался, как обстоят у меня дела.
Прошу читателей этого опуса правильно меня понять. Я вовсе не собирался, да это и невозможно сделать, охаивать семинар Ландау или приуменьшить его значение для развития физики у нас в стране. Я лишь хотел подчеркнуть специфику многих наших семинаров - яркое проявление в них индивидуальности руководителя. К сожалению, эта специфика очень часто может сыграть дурную шутку, когда семинар продолжает существовать, а его руководителя уже нет. Семинар Ландау по четвергам был возобновлен через некоторое время после той несчастной автокатастрофы по дороге в Дубну. Манера поведения на нем, то есть заявления типа "это чушь, это бред", продолжались по-прежнему. Но теперь их произносил уже не Ландау, который по крайней мере имел какое-то моральное право на это, а значительная часть участников. Выяснение истины в такой обстановке стало уже делом крайне сложным. Создавалось впечатление, говоря словами Пушкина, что
Здесь человека берегут,
Как на турецкой перестрелке...
В физпроблемах существовал еще один семинар, и он отличался от семинара Ландау, как небо от земли. Это был семинар П. Л. Капицы. Прежде всего, он визуально отличался от семинара Ландау. Руководитель семинара сидел в кресле на сцене и действительно руководил семинаром. Всякие попытки рядовых участников семинара будоражить докладчика пресекались достаточно быстро. Семинар напоминал и должен был напоминать собрание серьезных джентльменов, занимающихся серьезным делом. Тем более, что на этом семинаре регулярно делались действительно серьезные и интересные доклады. В частности, после своего возвращения из фактического заключения, правда к тому времени уже не тюремного, а в закрытой лаборатории на Урале, на нем выступил И. В. Тимофеев-Рессовский. Вместе с И. Е. Таммом они рассказывали о современной генетике. На этот семинар набилось столько народу, что пришлось выводить радиовещание в коридор возле зала. Нелишне будет напомнить, что семинар проходил в те годы, когда генетика если и не объявлялась по-прежнему лженаукой, но и не очень приветствовалась. После семинара докладчика и избранных участников приглашали на чаепитие в кабинет руководителя. За чаем продолжались разговоры о науке, о жизни и о многом другом. Я тоже сподобился как-то побывать на таком чаепитии. Следует сказать, что все это впечатляло, особенно в молодые годы. Семинар Капицы я посещал в те годы, когда Льва Давидовича на нем уже не было. Мне всегда было интересно, как на них вел себя Ландау. Тогда я как-то постеснялся спросить у людей, видевших это, а теперь уже и почти не у кого спросить. Только во время написания настоящей заметки я все-таки удовлетворил свое любопытство и выяснил, что Ландау на семинаре Капицы вел себя крайне миролюбиво. Максимальная степень его несогласия с докладчиком выражалась в том, что он тихо удалялся с доклада.
Мне явно пора переходить непосредственно к тому, о чем, собственно, и собирался писать, то есть к теме: "Виталий Лазаревич и его семинар". Но, как говорит народная поговорка, "с кем поведешься, от того и наберешься". Многократно отмечавшаяся моя задиристость на семинарах и в дискуссиях, возможно, в какой-то мере связана с моим детским воспитанием на семинаре Ландау и его продолжении. А убегание в процессе написания текста и в разговорах от основной темы - это рецидив той же болезни, о которой часто упоминает Виталий Лазаревич. С некоторым правом могу вслед за ним повторить: "Я, кажется, идиот с реминисценциями".
После окончания университета физфаковское начальство за мой длинный язык постаралось сплавить меня как можно подальше от себя. Меня распределили в город Октябрьск под Уфой заниматься электродинамикой, то есть каротажем нефтяных месторождений. Добрые люди спасли меня от этой участи, пристроив на кафедру математики в Университете дружбы народов им. П. Лумумбы к милейшему Льву Эрнестовичу Эльсгольцу. Начиналось лето 1963 года. Уже прошло два года с начала моей работы в УДН, и можно было его покидать. Я не успел сдать последний экзамен теорминимума - квантовую электродинамику самому Ландау и досдал его А. А. Абрикосову. Я часто приставал с вопросом к И. М. Халатникову, что же мне делать дальше. Он всегда успокаивал и говорил: "Подождите, Женя. Вот мы скоро создадим свой институт, и все уладится". Как-то раз я пожаловался на свою судьбу А. И. Шальникову. "А что вас, собственно, здесь держит? С вашим характером вы здесь не уживетесь", - сказал он мне. - Давайте я позвоню Вите Гинзбургу и попробую вас ему порекомендовать". До тех пор я ни разу не был в ФИАНе и довольно плохо себе представлял, что он такое. Я по привычке спросил у Александра Иосифовича: "А когда вы позвоните? Он, тоже зная мою привычку всегда спешить, пообещал, что позвонит сегодня же и чтобы я ему перезвонил. Назавтра я так и сделал. Шурик, как все его называли, мне сказал, что Виталий Лазаревич заинтересовался его предложением и переговорил с Давидом Абрамовичем Киржницем, а я должен с ним созвониться. В тот же день я позвонил Давиду Абрамовичу, и мы встретились у проходной ФИАНа. После короткого разговора Давид Абрамович задал мне в качестве теста вопрос о том, что такое теорема Бора-ван Левена. Я ему ответил, что это теорема об отсутствии магнетизма в классической физике, и даже продемонстрировал ее тривиальное доказательство. Мне удалось слегка заморочить ему голову, сообщив, что Бор на самом деле рассматривал проблему на примере конечных систем. Ему для этого пришлось учитывать вклад электронных орбит, касающихся поверхности. При этом я скромно добавил, что деталей его работы не знаю. Это было полной правдой, поскольку я в глаза ее не видел, а слышал о ней от М. А. Леонтовича. На этом мой первый вступительный экзамен в ФИАН закончился, и Давид Абрамович предложил мне появиться в ФИАНе завтра с утра, а он выпишет мне пропуск, чтобы я мог зайти в отдел аспирантуры и в отдел кадров. На следующий день я позвонил с проходной Давиду Абрамовичу, и он встретил меня у центрального входа. Мы зашли с ним в отдел аспирантуры. Я заполнил кучу анкет, и мне было сказано, что я теперь обязательно должен зайти к начальнику отдела кадров, которая должна на моих бумагах поставить свою подпись. Давид Абрамович отвел меня к маленькому кабинету на антресолях второго этажа центрального корпуса и обещал меня подождать. Я довольно быстро вышел из кабинета, и он, как мне показалось, несколько удивленный, спросил: "Как, Женя, неужели Раиса Григорьевна Трофименко так быстро подписала ваши бумаги?" Я тоже слегка удивленно спросил: "А что там, собственно, читать долго? Родился, учился, работаю в Лумумбе". "Ну что же, - хмыкнул он. - Посмотрим, что будет дальше". "Сдавайте, желательно поскорее, экзамены по истории партии и по иностранному языку, а потом позвоните мне, и мы договоримся об экзамене по специальности", - сказал он мне в заключение. Недели через две я позвонил, и мы в тот же день встретились снова возле ФИАНа. Давид Абрамович спросил, какие у меня успехи. Я ответил, что обе пятерки. "Как же вам в такой короткий срок удалось подготовиться к экзамену по истории партии?" - спросил он. "А в чем проблема? - ответил я. - У меня хорошая память, а не включать извилины при сдаче подобных экзаменов я научился давно". "Счастливый вы", - сказал он, и как показалось мне, с легкой грустью. После этого мы перешли к обсуждению вопроса об экзамене по специальности. Давид Абрамович предупредил, что в отделе принято в качестве первого экзаменационного вопроса просить экзаменуемого рассказать какую-нибудь свежую научную работу. И стал объяснять: "Конечно, было бы прекрасно, если бы вы доложили про свои исследования, но тогда будет непонятно, зачем человек поступает в аспирантуру. Обычно такую научную работу из недавно опубликованных в печати рассказывает будущий научный руководитель. В вашем случае я решил слегка усложнить задачу. Как вы умеете решать задачи - это мы будем выяснять позднее, но, судя по вашему послужному списку, читать литературу вас более или менее уже научили. Я хотел бы вас попросить к экзамену разобраться с тем, что произошло в науке к настоящему времени с такой проблемой, как таммовские поверхностные уровни".
Он кратко объяснил мне, что это некие специфические электронные уровни, которые локализованы вблизи поверхности кристалла. К сожалению, самое большее, что он может сделать в данный момент, - это дать мне ссылку на работу Тамма, выполненную еще в 1930-е годы. "У вас есть возможность поработать в какой-то приличной библиотеке?" Я ответил, что у меня есть пропуск в библиотеку физфака, так что с этим сложностей нет, а вот проблемы с тем, как искать в библиотеке работы по таммовским уровням, у меня явно будут. Давид Абрамович дал мне по этому поводу несколько советов, которые серьезно помогли в изысканиях.
Я рассказал с некоторыми подробностями саму постановку сдачи экзамена для поступления в аспирантуру теоротдела ФИАНа не для того, чтобы похвалиться - какой я был умненький. Я хотел подчеркнуть, что в те годы отношение к аспирантам отдела и к уровню их образования было весьма серьезным и основательным. Впрочем, подобная ситуация была и во многих других научных учреждениях. К сожалению, в настоящее время уровень подготовки большинства студентов физических специальностей, мягко говоря, оставляет желать лучшего. Даже в нашем отделе вступительные экзамены иногда превращаются почти в профанацию. Устранить все перекосы в образовании, недополученном в вузе, становится с каждым годом все труднее. Использование вуза как ширмы, прячущей от армии, взятки преподавателям и многое другое, случившееся в годы перестройки и последовавшие за ней годы ломки всего и вся, нанесли огромный ущерб и образованию и науке. К сожалению, незаметно, чтобы наше государство собиралось всерьез исправлять эту ситуацию в ближайшем будущем.
Больше месяца я перепахивал научные журналы в поисках работ по таммовским уровням, читал их и конспектировал. В конце концов я позвонил Киржницу и сказал, что более или менее готов к сдаче экзамена, и мы договорились, что в ближайшую среду во второй половине дня я приду в ФИАН для сдачи экзамена. Давид Абрамович ждал меня у центрального входа и сообщил, что вместе с ним принимать экзамен будет Виталий Лазаревич Гинзбург и мы сейчас пойдем в его кабинет. Я слегка вздрогнул от этой перспективы, но промолчал. Кабинет Виталия Лазаревича напоминал, скорее, скворечник, чем место, в котором работает столь известный в научном мире человек. Это была маленькая комнатка, примостившаяся на самой верхотуре за сценой конференц-зала ФИАНа. В комнате сидел человек, далеко, по тогдашним моим понятиям, не юного возраста (а ведь ему было лишь 47 лет), но с удивительно живыми глазами и весьма непоседливый. За время моего доклада он многократно пересаживался с места на место. Прежде всего он сказал мне: "Давид Абрамович объяснил мне, что вы разбирались с современным состоянием проблемы таммовских уровней. Нам это действительно интересно, и я хотел бы объяснить вкратце почему". Далее он действительно вкратце объяснил, что его и Киржница интересует возможность существования на этих уровнях металлического и даже сверхпроводящего состояний. Сам Давид Абрамович каких-либо объяснений по поводу выбора таммовских состояний в качестве темы для сдачи мною экзамена не давал. Как я сейчас понимаю, это была первая попытка Виталия Лазаревича втравить Киржница в занятие теорией сверхпроводимости, но Давид Абрамович, судя по всему, к тому времени еще для этого не созрел. У него было много других задач и проблем. Видимо, поэтому ему не хотелось самому разбираться с таммовскими уровнями, и он перепоручил это мне. Но Виталий Лазаревич тоже был упорен и шаг за шагом все-таки втравил Киржница в проблему сверхпроводимости, и это стало счастьем для многих из нас, кто через несколько лет после описываемых событий начал работать над проблемой высокотемпературной сверхпроводимости (ВТСП). Его эрудиция, понимание физики конденсированных сред и отточенная математическая техника очень пригодились нам всем при исследовании проблемы ВТСП. Он и сам внес неоценимый вклад в эту проблему, сформулировав условия устойчивости вещества на языке диэлектрической проницаемости. Ранее считалось, что условием устойчивости вещества, в том числе и металла, является положительная определенность статической диэлектрической проницаемости. С помощью диэлектрической проницаемости можно записать уравнение сверхпроводимости. В 1966 году уже упоминавшийся Ф. Андерсон, показал, что из условия положительной определенности статической диэлектрической проницаемости следует очень жесткое ограничение на возможные максимальные значения критической температуры сверхпроводящего перехода. Это ограничение практически закрывало проблему ВТСП. Давид Абрамович нашел, что условие устойчивости вещества отнюдь не сводится к положительной определенности статической диэлектрической проницаемости, она может быть отрицательной и в устойчивом веществе. Таким образом, было снято одно из основных возражений против ВТСП, что она просто не может существовать в природе по принципиальным причинам. Потом мы уже все вместе разобрались, что статическая диэлектрическая проницаемость отрицательна в большинстве сверхпроводящих металлов.
Возвращаясь к вступительному экзамену, хотелось бы привести еще несколько, на мой взгляд, любопытных деталей. Я довольно долго (около двух часов) рассказывал двум слушателям о том, что разыскал в литературе о таммовских уровнях. Мне задавали довольно много вопросов. На часть из них я отвечал, по поводу других честно говорил, что не знаю и ничего по этому поводу в литературе не нашел. В конце доклада или беседы Виталий Лазаревич спросил у Киржница, почему его не поставили на семинар и мы беседуем втроем. Киржниц ответил, что это не доклад, а сдача вступительного экзамена в аспирантуру. Здесь удивился Гинзбург и сказал, что это первый его опыт подобного истязания человека, поступающего в аспирантуру. Давид ответил, что здесь есть свои резоны. Дело в том, что в отделе было аспирантское место, и у Максимова приняли документы. Он даже сдал два экзамена на пятерки, но когда Галина Григорьевна узнала, что аспирантское место для Киржница, оно тут же пропало. Ему самому побороть Трофименко не по силам, и он решил привлечь зам. зав. теоротделом к борьбе за аспирантское место. Виталий Лазаревич засмеялся и сказал, что уж с этим-то делом он безусловно разберется: "Не нервничайте, я вам обещаю. Все будет в порядке". В комнате была жуткая жара. Все мы после долгого пребывания там были в поту. В. Л. вытащил из кармана носовой платок и с ужасом на него уставился: он был весь в узлах. "Боже мой, - воскликнул Гинзбург. - Кому, чего я сегодня наобещал". Ужас, по-видимому, выразился и на моем лице. Взглянув на меня, он сказал: "Не нервничайте. Во-первых, вас нет в этом списке, а во-вторых, это не самый тяжелый случай". Выяснилось, однако, что победить начальницу отдела кадров ФИАНа, к тому же обладавшую, по мнению многих, еще и немаленьким офицерским чином в КГБ, оказалось делом не простым. Для этого, судя по всему, пришлось привлечь также И. Е. Тамма, которому я был представлен и тоже изложил свои изыскания о поверхностных уровнях. Экзамен я сдавал летом, а зачислили меня в аспирантуру ФИАНа лишь в декабре. С этого времени я стал полноправным членом коллектива те-оротдела. Постоянным участником семинара В. Л. Гинзбурга, проходившего по средам, я стал чуть-чуть раньше, с сентября того же 1963 года.
Семинар Гинзбурга был не просто семинаром. Он не был даже хорошим или очень хорошим семинаром. Его некоторые стороны иногда даже раздражали руководителя. Дело в том, что семинар стал еще и неофициальным клубом физиков. Мне многократно приходилось встречать на семинаре людей, проживающих весьма далеко от Москвы. Многие из них, приезжая в командировки из Ленинграда, Киева, Харькова, Новосибирска и многих других городов бывшего СССР, специально выбирали время командировки так, чтобы оказаться в Москве в среду. Часто они приходили на семинар не только затем, чтобы послушать доклад. Более того, порой они докладчика и не слушали. Как ни любил я этот семинар, не могу утверждать, что абсолютно все доклады на нем представляли большой интерес для всех участников. А таких участников в годы расцвета семинара всегда было не менее, а иногда и более 100-200 человек. Приезжие же шли на семинар часто для того, чтобы увидеть друзей, поговорить о научных и околонаучных новостях, поделиться радостями и горестями. Они садились на задние ряды большого конференц-зала ФИАНа и помаленьку "трындели", как это действие называл иногда В. Л. В отличие от них руководителю семинара были интересны все доклады, или, по крайней мере, он почти всегда демонстрировал свой интерес к результатам, сообщаемым докладчиком. Когда "трындение" на задних рядах все-таки начинало достигать ушей В. Л., он начинал шикать на задние ряды и требовать абсолютной тишины. Поскольку по своему темпераменту В. Л. отнюдь не сангвиник, то иногда он буквально взрывался и громко заявлял, что запретит посещать семинар всем болтунам и будет их удалять из зала. Если при произнесении этого приговора ему попадался на глаза кто-то из постоянных участников, сидевший в задних рядах, то весь гнев изливался на его голову. Приходилось срочно, "посыпая голову пеплом", пересаживаться вперед. В. Л. уже вполне тихим нормальным голосом советовал: "Вы уж садитесь, пожалуйста, на первый ряд. Демонстрируйте, что вы раскаявшийся грешник". Обычно после таких эксцессов уже, так сказать, в приватных беседах он спрашивал Д. А. Киржница, Б. М. Болотовского, меня или кого-нибудь еще из постоянных участников: "Вот вы можете объяснить мне, зачем нужно ходить на семинар, если ты не слушаешь доклад? Что за дурацкие манеры!" Как правило, мы с ним соглашались, что это действительно нехорошо. Но как-то раз однажды я сказал ему, что и этих людей можно понять. Они ведь так редко видятся друг с другом, и возможность встретиться на семинаре - это неожиданный и приятный случай поговорить. Здесь он мне сказал абсолютно серьезно: "Нет, Женя, я этого не понимаю. Поговорить можно до или после, а семинар - это дело святое".
Этим святым делом Виталий Лазаревич и занимался почти пятьдесят лет. Главной его установкой, которую он многократно объяснял и нам, секретарям его семинара, и постоянным участникам, что семинар должен быть полезен и интересен всем участвующим. Такой семинар не может работать под коллективным руководством, хотя в годы расцвета этого семинара в нем был целый сонм секретарей. В нашу задачу входили поиски перспективных докладчиков, иногда предварительные беседы с мало кому известными людьми, просившимися сделать доклад на семинаре, то есть приходилось служить иногда почти что екатерининскими статс-дамами. Наша работа существенно облегчалась перед каждыми предстоящими выборами в Академию. Изыскивать докладчиков не приходилось. Одним из любимых и постоянных пунктов в повестке дня семинара для руководителя были сообщения по литературе. Следует подчеркнуть, что и здесь В. Л. в первую очередь заботился об участниках семинара. Дело в том, что до появления Интернета ситуация со свежими научными изданиями во многих наших научных учреждениях, включая и ФИАН, была далека от благополучия. В лучшем случае номера журналов приходили в институты с большим опозданием. Виталий Лазаревич к описываемым временам, перефразируя слова из песни Б. М. Болотовского, "был членом многих академий и даже всех премий лауреат", поэтому он лично получал экземпляры многих популярных изданий - "Nature", "Science", "Phys. Rev. Letters", и т. д. Получив свеженький номер зарубежного журнала, а иногда и несколько, В. Л. их детально штудировал и отмечал статьи, наиболее интересные, с его точки зрения, для участников семинара. Он приносил эти журналы на семинар, часть статей рассказывал сам, а остальные, сообщив, о чем они, передавал либо опять же секретарям, либо кому-нибудь еще из приближенных к персоне руководите ля для рассказа на следующих семинарах. Иногда с литературой были и перехлесты, тогда она, к сожалению других докладчиков, включенных в программу, занимала почти весь семинар. Сами же доклады либо переносились на следующий семинар, если, по мнению руководителя, они весьма интересны, либо докладчика просили коротенько изложить суть своей работы. Это, конечно, доставляло некие неприятности как докладчикам, так и тем слушателям, которые приходили послушать тот или иной конкретный доклад, но без издержек не бывает, по-видимому, ни на какой работе.
Виталий Лазаревич - большой любитель футбола, говоря современным языком, фанат со стажем и поэтому любит многое, связанное с футболом. Он часто говорил, что на довоенных объявлениях о футбольных матчах внизу всегда стояла приписка: "Матч состоится при любой погоде". Это изречение повторялось почти каждый раз, когда он уезжал куда-то в командировку или за рубеж, что означало - семинары должны продолжаться и в его отсутствие. К счастью для нас (не могу сказать про него), его отъезды не были особенно частыми, а поездки за рубеж и вообще редки. Конечно, это унизительно и противно, когда государство беззастенчиво вмешивается в твою жизнь. Оно может кому-то позволить поехать за границу, кому-то нет. С другой стороны, то, что происходит сейчас в нашем научном мире, совершенно недопустимо ни в одном цивилизованном обществе. Некоторые директора институтов и заведующие лабораториями проводят почти по году за рубежом. Если тебе нужна работа в другой стране, пожалуйста, но будь добр, не изображай себя руководителем института или лаборатории. Нельзя управлять коллективом по переписке. По переписке можно лишь играть в шахматы или знакомиться с другими людьми, поскольку это дело чисто индивидуальное. Но это так, к слову пришлось.
Семинары действительно продолжались и в отсутствие В. Л. Когда их проходило один или два, все было в порядке. Если же Гинзбурга не было, скажем, в течение месяца и более, семинар начинал постепенно выдыхаться. Мало среди его замещающих находилось людей с такой же энергетикой, как у В. Л. Он работал без отдыха в течение всего семинара. Вовремя задать нужный вопрос докладчику, спросить кого-то из присутствующих, что он об этой проблеме думает, и т. д. По вопросу о том, что все надо делать самому, мне вспоминается не столь далекая история, случившаяся перед восьмидесятилетием Виталия Лазаревича.
Летом 1996 года я сидел в своем "кабинете" в ФИАНе, то есть в небольшой, но высокой конуре с двумя столами и двумя стульями. Поскольку в ней нет форточки, то, как обычно, дверь была открыта настежь. Проходивший по коридору В. Л. заглянул в нее и закричал: "О, как хорошо, что вы здесь. Я как раз думал, как вас найти". Он зашел в мою комнату и продолжил: "Женя, вы, наверное, знаете, что скоро мне стукнет 80 лет?" "Естественно, Виталий Лазаревич, - ответил я. - И даже более того, мы все помаленьку к этому готовимся". "Я вот долго не понимал, как отнестись к этому событию. Думал даже куда-нибудь смыться на это время". - "Ну что вы, Виталий Лазаревич, как можно". - "Ну, во-первых, Женя, скажу вам прямо, что 80 - это не подарок, а во-вторых, достаточно неловко и противно сидеть и слушать, как о тебе говорят, почти как о покойнике, все только хорошее. Странное это дело - юбилей. А тут еще затеяли сессию отделения в мою честь. Я подумал как следует и решил все взять в свои руки. Бог их знает, кого они назначат в докладчики и что они там наговорят. Я уже переговорил с рядом людей; хорошо, если бы и вы сделали доклад на этой сессии о высокотемпературной сверхпроводимости". Я встал, засмеялся, поднял руку в пионерском приветствии и сказал: "Всегда готов!" И пусть ханжи или недоброжелатели, прочитав это, скажут: "Я всегда считал, что Гинзбург тщеславен без меры". Для меня поведение Виталия Лазаревича помимо некоторой юмористичности самой ситуации - свидетельство лишь одного желания все делать ответственно и своими руками, как и в случае семинара. Что же касается тщеславия, то я был свидетелем такой сцены.
В начале 1970-х годов в Москве происходило довольно редкое по тем временам событие. В МГУ проходил Международный конгресс по магнетизму. Естественно, что Виталий Лазаревич иногда на нем появлялся. Когда в один из дней мы с ним, о чем-то беседуя, прогуливались в фойе возле актового зала МГУ, к нам вдруг подскочил какой-то вышколенный молодой человек и вручил В. Л. конверт. При этом он, как-то подобострастно улыбаясь, говорил: "Виталий Лазаревич, президент приглашает вас с супругой сегодня вечером на званый ужин с ведущими иностранными участниками конгресса. Ожидаются все члены Президиума". После его ухода Виталий Лазаревич проворчал: "С супругой, хы! Они что русского языка не знают? Жена у меня, а не супруга. А вообще, я и до этого не сомневался, что там почти все идиоты, в этом Президиуме. Какой званый ужин может быть сегодня. Ведь сегодня сборная СССР играет с Бразилией". Какой тщеславный человек мог бы променять званый ужин с цветом зарубежной науки и нашей бюрократии на какой-то футбол?
В отличие от многих других семинаров на нашем царил дух природной демократии, но не российской вольницы. Задавать вопросы докладчику дозволялось всем участникам во время самого доклада, а не только по его окончании. Здесь сказывались, во-первых, пристрастия самого В. Л. Помните? "Пять минут стыда - годы здоровья". Нельзя же, в самом деле, заставлять людей мучиться годами, не разрешив им задать интересующий их вопрос. Поэтому докладчик на семинаре должен был отвечать на любые вопросы, естественно не выходящие за рамки приличия и разумности. Иногда это делал сам руководитель, чтобы не смущать докладчика и не заставлять его вспоминать какие-то вещи, не относящиеся непосредственно к теме доклада. Игнорировать вопросы было не принято. Иногда руководителю все-таки приходилось останавливать вопрошавшего, говоря: "Простите, пожалуйста, но это все-таки семинар, а не кружок самообразования". Была и вторая немаловажная причина демократической и человеколюбивой обстановки на семинаре. Это был дух давних традиций теоротдела ФИАНа, заложенный его организатором И. Е. Таммом и поддерживаемый его ближайшими сподвижниками Е. Л. Фейнбергом и самим Виталием Лазаревичем. Мы, живущие постоянно в этой атмосфере, не всегда это ценим и недопонимаем, что такая атмосфера - отнюдь не правило жизни во многих научных учреждениях, а скорее исключение. Достаточно часто мои друзья и знакомые говорили мне: "Везет же вам. Живете, как у Христа за пазухой".
Было бы неправдой утверждать, что на семинаре всегда царила тишь, гладь и божья благодать. Бывали иногда и шум, и крики, и, если так можно выразиться, нервные срывы. Шум и крики возникали, естественно, когда доклад оказывался, мягко говоря, ниже всякой критики. Поскольку докладов предлагалось достаточно много, практически всегда существовала возможность их отбора. И поэтому заведомо плохих или уже совсем "завирательских" сообщений было действительно мало. Что касается нервных срывов, они, правда крайне редко, на семинаре все-таки случались. Я хочу рассказать об одном таком эпизоде, невинным виновником которого стал я. Он произошел не на большом семинаре, а на маленьком, по высокотемпературной сверхпроводимости, которым также руководил В. Л. Гинзбург. Позднее к его руководству присоединился и Д. А. Киржниц. Этот семинар проходил утром по вторникам в небольшой комнате в старом помещении теоротдела, в котором обычно сидели Г. Ф. Жарков и С. И. Сыроватский. Этот эпизод описан в воспоминаниях Миши Садовского, но поскольку я был его непосредственным участником и думаю, что лучше помню детали, то опишу его.
На этом семинаре по большей части рассказывалась различная литература, связанная с проблемой высокотемпературной сверхпроводимости. Оригинальных докладов было немного. Мы тогда еще только начинали заниматься проблемой ВТСП, а других возможных докладчиков по этой проблеме в нашем ближайшем окружении и совсем было мало. На нас многие теоретики смотрели как на не вполне адекватных людей, которые вместо дела занимаются черт знает чем.
На одном из таких семинаров я рассказывал об уже упомянутом препринте Андерсона и Коэна, в котором, по их мнению, проблема ВТСП полностью закрывалась. Препринт был длинный, утверждений там было много, многие из них весьма спорные. Все мы понимали, что эта работа крайне важна для всей нашей дальнейшей деятельности. В процессе доклада В. Л. задал вопрос, который мне показался не очень важным для понимания данной работы. Я ответил, что, во-первых, это не важно, а во-вторых, я объясню потом. Вскоре он повторил свой вопрос, я ответил примерно так же. Как это полагается в русских сказках, последовало и третье повторение вопроса. Я здесь слегка очнулся, но вместо того, чтобы ответить сразу, повернулся спиной к доске и начал стирать что-то там написанное. Доска маленькая, и ее надо было подготовить для того, чтобы написать формулы, относящиеся к вопросу. И здесь я услышал страшный грохот. Повернувшись, я увидел, что большой дубовый стол от удара В. Л. буквально подпрыгивает. Сам же он даже не кричал, а вопил на меня: "Что ты себе позволяешь? Вместо того, чтобы ответить по-человечески на вопрос, ты еще и отворачиваешься к доске". Все буквально замерли, а я просто оцепенел. Вдруг я увидел, что В. Л. движется к шкафу, который находился рядом с доской, и снимает со шкафа свинцовый брикет весом килограммов под тридцать. Сняв брикет одной рукой, он перекинул его с руки на руку и вдруг подал мне со словами: "Положи на место!" Я уже двумя руками с некоторым трудом взгромоздил этот брикет обратно. "Ну вот, хиляк, - сказал он, - а еще старших не слушаешься". После этого семинар продолжился, как будто ничего и не произошло. Много лет спустя на каком-то из юбилеев В. Л. или семинара я рассказывал о некоторых юмористических или не совсем юмористических эпизодах из моего знакомства с В. Л. Рассказал я и об этом случае. Когда мы перешли уже к совсем неофициальной части, то В. Л., подойдя ко мне с рюмкой водки, сказал: "Женя, вы много чего нафантазировали в вашем выступлении. Но этого случая с битьем стола и свинчаткой просто не было никогда и не могло быть". Я рассказал здесь об этом эпизоде еще и потому, чтобы Мише Садовскому не пришлось при встрече с В. Л. также объясняться по поводу фантазий. Поскольку В. Л. в чудеса не верит, то предположить, что примерно одно и то же нафантазировали сразу двое, - это уже нонсенс.
Я уже говорил, что темперамент у В. Л. явно не сангвинический, хотя очень отходчивый, как это видно из описанного чуть выше. Иногда такие срывы, но, по крайней мере, очень редко происходили и на большом семинаре. Если недоразумения с близкими ему людьми устранить было легко, то ситуация с посторонними была сложнее. Это его жутко огорчало и нервировало. Однажды на семинаре докладывалось о некой вполне заурядной, но явно не лженаучной работе. Докладчик красивым голосом с такими же жестами пел о ней, как глухарь на току, совершенно не замечая реакции зала. В. Л. сидел на переднем ряду, против обыкновения почти не задавал вопросов докладчику и лишь нервно поглядывал на зал. В ответе на вопрос кого-то из слушателей докладчик явно смолол чепуху; вопрос при этом не имел прямого отношения к самой работе. Здесь В. Л. вскочил, громко повторил вопрос и ответ и заявил: "Перестаньте морочить нам голову этой глупостью. Все. Перейдем к следующему докладу". Мы с Д. А. Киржницем сидели рядом, переглянулись и пожали плечами. Идя по ФИАНу уже после семинара, мы с Давидом Абрамовичем обсуждали ситуацию и решили, что нам нужно зайти к В. Л. Во-первых, чтобы его по возможности успокоить, поскольку он уходил с семинара в весьма нервном состоянии. Во-вторых, попробовать понять, что же произошло. В самой работе ведь не было никакой лженауки или особой глупости. Когда мы вошли в кабинет к Виталию Лазаревичу, он сидел какой-то взъерошенный и повторял: "Вот дураки, доведут человека до злости, а он потом мучайся!" Увидев нас, он заявил: "Я догадываюсь, почему вы пришли. Да, я понимаю, что не прав. Но это же невыносимо слушать и смотреть, как такие павлины раздувают хвосты". "Я понимаю, - продолжал он, - так нельзя поступать. Но что могу поделать, если я такой". Здесь он вспомнил одно из любимых им изречений: "Да, я такой, и чтобы сделать меня другим, меня надо переродить". В одном из своих недавних воспоминаний В. Л. приписывает авторство этого изречения Г. С. Ландсбергу. Там же сказано, что в первоисточнике это изречение выглядит резче. Мы с Давидом Абрамовичем выслушали это, естественно, именно в первоисточнике.
Временами семинар превращался уже не только в клуб физиков, но и в клуб веселых и находчивых. Происходило это, конечно, не часто и только по поводу юбилеев или самого семинара (500-й, 1000-й и т. д.), или кого-нибудь из наиболее уважаемых его участников. В первую очередь это относилось к Виталию Лазаревичу. Шутки и даже розыгрыши происходили не только на юбилейных семинарах. Слава богу, юмористов и людей, любящих и умеющих шутить, среди участников семинара было немало. Достаточно упомянуть Г. А. Аскарьяна, Б. М. Болотовского, Д. А. Киржница. На юбилейные же семинары подтягивалась мощная поддержка физиков из других институтов, других семинаров и других школ. На этих семинарах блистали Я. Б. Зельдович, Костя Кикоин и многие другие. Приходили и друзья В. Л. из мира искусства и литературы. Виталий Лазаревич большой любитель, более того - знаток и литературы и искусства, к моему удивлению - именно современного искусства. Так и не хочется использовать для русского слова "современного" его англоязычный вариант "модернистского". Тем не менее скульптуры его друга В. Сидура большинство просвещенного человечества относит именно к модернизму. Я помню, каких трудов стоило В. Л. уговорить коллектив теоротдела согласиться на установление на могиле И. Е. Тамма скульптуры В. Сидура. По тем временам его скульптура на Новодевичьем кладбище выглядела несколько вызывающей на фоне надгробий маршалов и генералов в полной парадной форме со всеми орденами и медалями. Я опять слегка отвлекся, но хочу сказать, что я не собираюсь описывать подробно наши юбилейные семинары. Пересказывать чужие шутки - дело неблагодарное.
В заключение этих воспоминаний хочу рассказать об одном эпизоде, когда Виталий Лазаревич предстал передо мной в облике, в котором я его до тех пор ни разу не видел. Более того, хотя я его много лет знал до этого случая и знал его любовь к литературе и искусству, я не предполагал существования у него таких черт характера. Мы ехали в машине по ночному Вашингтону. В. Л. сидел сзади вместе со старым своим другом, с которым, судя по всему, давно не виделся. Они тихо о чем-то беседовали. Я сидел рядом с шофером и дремал. Мою дремоту периодически прерывал лишь яркий свет встречных машин, но в целом было ощущение тишины и даже благости и покоя. Вдруг меня как будто ударило разрядом тока. Я вздрогнул. Виталий Лазаревич каким-то совершенно не своим, очень проникновенным и, я бы даже сказал, патетическим голосом начал читать прекрасные стихи Б. Пастернака "Гамлет":
Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислоняясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.
На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси.
То ли потому, что я вздрогнул и завозился на переднем сиденье, то ли еще что-то произошло, но последнее четверостишие В. Л. прочитал без всякого пафоса:
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить - не поле перейти.
После этого он, крайне смущенный и даже слегка растерянный, стал нам объяснять: "Я очень люблю стихи и особенно Пастернака, но я совершенно не умею их запоминать. Это, пожалуй, единственное, которое я знаю наизусть". После этого мы в полной тишине доехали до гостиницы, а затем разошлись по своим номерам. Некоторое время я, сидя в своем номере, думал о том, что произошло. Что же сподвигло В. Л. прочитать вслух эти стихи Пастернака и тем более с таким сильным чувством? На этот вопрос ни тогда, ни сейчас я ответить не могу. Возможно, что его, как профессора Плейшнера, подвел воздух свободы. Зато мне кажется, что я сейчас понимаю, почему Виталий Лазаревич совсем по-иному, чем первые три, прочитал последнее четверостишие. Я тоже очень люблю это стихотворение Пастернака. В нем чувствуется какая-то мощная энергетика и величие героя стихотворения. Мне, однако, совершенно не нравится последнее четверостишие. В нем слишком много пессимизма и открытой неприязни к окружающему миру. Существует огромное количество комментариев литературоведов по поводу того, кто же настоящий герой этого стихотворения. Я не знаю, мог ли Гамлет сказать: "Я один - все тонет в фарисействе!" Не знаю также, мог ли сказать это Юрий Живаго, но я знаю точно - это не мог сказать Христос в Гефсиманском саду. Мы должны быть благодарны Богу за то, что много чаш он пронес мимо В. Л. А из них можно было бы испить гораздо больше невзгод, чем их на самом деле выпало на его долю. Судя по воспоминаниям самого В. Л., он заведомо не пессимист и прекрасно понимает, что судьба к нему относится более или менее благосклонно.
ВОСПОМИНАНИЕ О СЕМИНАРЕ В. Л. ГИНЗБУРГА
Член-корреспондент РАН В. СИЛИН.
В теоротделе ФИАНа проходили два семинара. Один из них - вторничный семинар отдела, руководимый И. Е. Таммом, на котором заслушивались и обсуждались оригинальные сообщения о работах сотрудников отдела и теоретиков из других институтов и научных центров Москвы. Второй семинар носил неформальный характер, именовался "треп". На нем сотрудники отдела делились незавершенными исследованиями, советовались, получали моральную поддержку и выслушивали дружескую критику. Вся атмосфера семинаров носила такой характер, что молодежь порой "вылезала" с неудобными вопросами, высказываниями и точками зрения. Все это весьма способствовало развитию ее самостоятельности, которая оборачивалась смелостью в постановке и решении задач, порой не имевших отношения к работе старших товарищей или, другими словами, к формализованной тематике отдела.
Помимо научных семинаров в отделе проводился и семинар политсети, которым руководил В. Л. Гинзбург. Здесь ярко проявился Виталий Лазаревич как учитель. Он нас энергично воспитывал, старался все сделать так, чтобы участникам семинара - молодым сотрудникам отдела - было интересно. Прошло много времени, но могу четко сказать, что этот семинар мне был приятен, обсуждения, да и доклады участников были интересны. Не все идеи об интересности семинара Виталий Лазаревич мог реализовать. Хорошо помню, как он меня "поймал" вопросом: а не заняться ли нам на политсеминаре социал-демократией? Поскольку я еще хорошо помнил госэкзамен по марксизму, то я сразу ответил, что социал-демократия считается хуже фашизма. К этому вопросу мы больше не возвращались.
Семинары были существенными мероприятиями. На них сотрудники теоротдела раскрепощались, и наука, в которую входили мы, молодые люди, представлялась нам царством свободы воли, где легко можно пускаться, как говорили нам старшие товарищи, в "свободное плавание". Такая атмосфера быстро привела к появлению специализации, которая как бы разделила интересы сотрудников теоротдела на то, что можно назвать квантовой теорией поля и теорией элементарных частиц, с одной стороны, и теорией, скажем, многих частиц и макроскопической физикой - с другой. Хотя все еще продолжалось объединение таких, в известном смысле противоположных интересов сотрудников теоротдела, но в отделе росли и крепли специалисты. Как известно от Козьмы Пруткова, специалист односторонен , как флюс. Для таких "односторонних" семинар теоротдела, руководимый Игорем Евгеньевичем Таммом, с некоторым перекосом в сторону элементарных частиц, становился недостаточным. Бывали случаи, когда молодежь на этом семинаре играла в морской бой. Возможно, о таком "отвратительном поведении" Виталий Лазаревич и не знал, но он почувствовал необходимость создания в теоротделе научного "макрофизического" семинара. В. Л. Гинзбург предложил вести такой семинар и сразу нашел поддержку энтузиастов. Семинар быстро стал регулярным. Сначала в нем принимали участие несколько человек, активность присутствующих была велика, семинар укреплялся и рос.
Для меня возникший семинар Виталия Лазаревича Гинзбурга стал одним из элементов счастья в науке, которое я случайно обрел в теоротделе, в ФИАНе, куда попал да и остался в нем случайно. Я тогда еще не понимал утверждения Игоря Евгеньевича Тамма, когда он говорил: "Мне всю жизнь везло". На старости лет я могу сказать теперь о себе: "Мне всю жизнь везло". Мне повезло и в том, что я смог участвовать в научном семинаре В. Л. Гинзбурга.
Конечно, у В. Л. Гинзбурга были постоянные противоречия с участниками семинара, которые проявились почти с самого начала. Дело в том, что Виталий Лазаревич, понимая воспитательное значение семинара, старался им дирижировать. Однако дирижер оркестра репетирует свое выступление заранее, определяя роль и поведение музыкантов. В семинаре таких репетиций не могло быть, ибо все происходящее в значительной степени приводило к спонтанным обсуждениям, когда его участники зачастую говорили не для всех, а для своего соседа. Хорошо помню, как первый раз лопнуло терпение Виталия Лазаревича. Он вскочил с громкими словами: "Я не буду метать бисер". Публика замолчала. Каждый старался переварить услышанное. Сам я подумал, что Виталий Лазаревич вовремя сообразил, что не следует заканчивать фразу. Другие считали, что он и не знает окончания. Некоторое время желаемый порядок соблюдался. Однако он был явно в противоречии с тем поведением, которое иллюстрируется историей с Архимедом, выскочившим из ванны с криком: "Эврика!" Свою "эврику" участники семинара ощущали и не могли удержаться от желания поделиться с соседом, часто не имея другой возможности, поскольку кто-то уже делился со всеми. Конечно, подобная бесцеремонность наверняка терзала душу Виталия Лазаревича, как терзается душа учителя, работающего с недисциплинированными учениками, но этот тяжкий крест он нес, а семинар благодаря ему продолжал жить и работать к радости и удовлетворению всех участников. Несомненно, Виталий Лазаревич получал удовлетворение от семинара, удовлетворение как профессионального физика, так и профессионального учителя - воспитателя участников семинара. Свою порцию воспитания в запомнившейся яркой форме я получил как-то в событии, которое назвал бы "как открылось одно заседание семинара". Как-то в самом начале 1990-х годов был я в США, в райском месте в г. Ла-Хойя. Пригласивший меня Саша Стефан лелеял мечту о создании международного исследовательского института, в котором иностранцы совместно с гражданами США плодотворно трудились бы на ниве теоретической физики. Меня использовали в качестве российского кандидата в таком сотрудничестве.
То, что я наблюдал, и те контакты, в которых участвовал, указывали на трудности задуманного Сашей дела, но мешать ему я никак не хотел, а, напротив, в меру сил старался помогать, но сомнения, по-видимому, все же проявлял. С целью привязать меня к планируемому институту мой будущий работодатель захотел, чтобы я получил такую американскую визу, которая позволяла бы приезжать в США регулярно и иметь право на работу. Речь шла о кратковременных, но регулярных визитах, что для нищенствующего в то время директора Отделения физики твердого тела ФИАНа было верхом удачи. Однако для получения такой визы необходимы были рекомендации великих ученых. Такие рекомендации я получил от А. М. Прохорова и В. Л. Гинзбурга, чья рекомендация "украсила" семинар.
Вернувшись в Москву, я сразу же пошел на семинар Виталия Лазаревича, дабы повидать людей, да и послушать новости науки. И вот тут-то я и "получил по шее". После того как конференц-зал заполнился, Гинзбург, не открывая семинар, стал шагать вдоль сцены. Затем он остановился и произнес нечто такое, чего я никак не ожидал, и повторяю лишь приближенно: "Силин из США обратился ко мне за рекомендацией. Я ему такую рекомендацию дал, а он, оказывается, ждет, когда бы ему уехать в Америку. Больше я ему рекомендаций никогда давать не буду". После этого семинар был открыт и все пошло как по писаному. Вечером я позвонил Виталию Лазаревичу домой и спросил его, какое место он мне подыскал в Америке, куда я намерен уехать. Виталий Лазаревич помолчал, а потом спросил, обиделся ли я на него. Мой ответ его заинтересовал, так как я сказал, что не считаю себя в праве обижаться на него; он потребовал объяснений. Я отказался, пояснив, что об этом речь может идти лишь при личной встрече. Инцидент был исчерпан. Однако в США я больше не ездил, а на семинар продолжал ходить. Впоследствии я узнал, кто проинформировал В. Л. Гинзбурга о моих "гнусных намерениях". Им был один из сотрудников Отделения физики твердого тела ФИАНа, которому мало нравилось мое директорство и мог понравиться мой побег за рубеж. Пример памятного для меня семинара говорит, что В. Л. Гинзбург мог повторять и недостаточно точные сведения, позорящие в его глазах участников семинара, ибо был глубоко убежден, что их преданность семинару столь же велика, как и его собственная. И он был прав.
Последние годы существования семинара для меня были трудными, быстро развивалась тугоухость. Трудности усугублялись тем, что Виталий Лазаревич имел манеру говорить на семинаре, расхаживая вдоль сцены и обращаясь в сторону то одной, то другой стены. Отчаявшись его слышать, я как-то в минуту душевной слабости пришел к нему со словами о том, что больше на семинар ходить не стану в силу своей немощности. Виталий Лазаревич сразу твердо мне сказал - садитесь в первый ряд. На следующем семинаре я уже сидел в первом ряду, а Виталий Лазаревич не расхаживал, а подходил ко мне и произносил свои краткие рефераты - оценки новых, только что пришедших из-за рубежа работ, излагал свои мысли о докладываемых на семинаре научных результатах. После семинара Виталий Лазаревич спросил, как я слышал произносимое им. Я выразил полное удовлетворение. Однако это случилось лишь один раз. По-видимому, ему было трудно так вести семинар, в каком-то смысле для одного участника, и в дальнейшем он продолжал "ходить". Я все-таки посещал семинар, удовлетворяясь тем, что мог рассмотреть своими подслеповатыми глазами на экране, где демонстрировались транспаренси с формулами и, что меня стало очень радовать, со словами. Это позволило мне оказаться участником не только первого, но и последнего семинара. Воспоминание о семинаре подтверждает тезис: жизнь прекрасна, и дается она один раз.
Фотографии из архива теоретического отдела ФИАНа.
СТАТЬИ И ЗАМЕТКИ АКАДЕМИКА В. Л. ГИНЗБУРГА, ОПУБЛИКОВАННЫЕ В ЖУРНАЛЕ "НАУКА И И ЖИЗНЬ"
У физики имеется стержень. - 2003, № 11, с. 18.
"Ожидаемые" и "неожидаемые" открытия (достижения в области физики и астрономии за последние несколько лет). - 2004, № 12, с. 12-13.
О лженауке и необходимости борьбы с ней. - 2000, № 11, с. 74-78.
Религия и наука. Разум и вера (вопросы анкеты). - 2000, № 7, с. 22-29.
Какие проблемы физики и астрофизики представляются сейчас, на пороге XXI века, особенно важными и интересными. - 1999, № 11, с. 14-21; № 12, с. 18-28.
Высокотемпературная сверхпроводимость. Поиск продолжается (о статье В. Л. Гинзбурга "Высокотемпературная сверхпроводимость - вчера, сегодня, завтра", опубл. в журн. "Природа" № 6, 1994 г.). - 1994, № 9, с. 20-22.
Высокотемпературные сверхпроводники стали реальностью. - 1987, № 9, с. 18-25.
Общая теория относительности. - 1987, № 4, с. 41-48.
Нестареющая физика. - 1984, № 10, с. 72-75.
Десять лет спустя, или Рассказ о некоторых проблемах современной физики и некоторых изменениях, происшедших в этой области за последнее десятилетие. - 1982, № 4, с. 2-13; № 5, с. 60-70; № 6, с. 21-29.
Наука: горизонты и проблемы развития (беседы с академиком В. Л. Гинзбургом). - 1977, № 1, с. 60-66.
Какие проблемы физики и астрофизики представляются сейчас особенно важными и интересными? - 1971, № 2, с. 8-17.
Рентгеновский пульсар. - 1969, № 9, с. 26-27.
Год пульсаров. - 1969, № 3, с. 52-60.
Как устроена Вселенная и как она развивается во времени. - 1968, № 1, с. 48-57; № 2, с. 48-57; № 3, с. 50-56.
Высокотемпературная сверхпроводимость: ее создание является одной из важнейших проблем современной физики. - 1967, № 8, с. 37-42.
Нейтронные звезды и рентгеновская астрономия. - 1965, № 5, с. 44-45.
Новое в астрофизике космических лучей. - 1964, № 1, с. 38-42.
Модель сверхзвезды. - 1964, № 6, с. 9.
На пороге шестого года космической эры. - 1962, № 10, с. 3-9.
См. в номере на ту же тему
Обращение академика В. Л. Гинзбурга к читателям книг, издаваемых фондом "Успехи физики".
Успехи физики и идеи будущего.
