«В научной работе Бэтсона характерным является, помимо точности экспериментирования, отчётливости, исключительный идеологический скептицизм, — писал Вавилов, — умение необыкновенно ярко, по существу вскрыть ошибочность представлений, умение подходить к проблемам по существу, умение брать наиболее интересное и наиболее существенное».
Думается, не от небрежности стиля троекратно повторено в этой фразе слово существо, существенное. В таком настойчивом повторении есть глубокий смысл. В умении проникнуть в существенное Вавилов видел существо научного дарования Бэтсона. И много существенного взял у нового своего учителя. Дух скептицизма ему был понятен и близок, он пропитался им ещё в Петровке, в особенности благодаря профессору Д. Н. Прянишникову, который приучал учеников верить исключительно фактам и не забывать, что рассуждения, выходящие за их границы, всегда оставляют место сомнениям, какими бы стройными и безупречными они ни казались.
3.
Характерно «Письмо из Англии», которое Вавилов прислал в один сельскохозяйственный журнал после того, как побывал на съезде Британской научной ассоциации. Его внимание привлёк доклад профессора Б. Мура с длинным названием: «Синтез органического вещества неорганическими коллоидами в присутствии солнечного света в связи с вопросом о происхождении жизни». Доклад был заслушан на совместном заседании биологов, химиков и физиков; его название невольно приковывало всеобщее внимание.
Чарльз Дарвин, воздвигнув монументальное задание эволюционной теории, показал, как постепенно происходило развитие жизни на Земле — от простейших организмов до высших растений и животных, включая человека. Но ни в одном из своих трудов он ни разу не упомянул о происхождении жизни, то есть о том, как же возникли первичные простейшие организмы. В этом «упущении» таилась глубокая мудрость великого натуралиста. Научных данных для решения вопроса о происхождении жизни не было, а строить воздушные замки было не в духе Дарвина. Интригующий вопрос он сознательно оставил за гранью своих исследований.
Между тем, задолго до Дарвина, даже с античных времён, было распространено убеждение, что простейшие, примитивные организмы возникают самопроизвольно из неживой материи. Как ни странно, такое убеждение уживалось с верой в неизменяемость биологических видов, созданных актом божественного творения. В XIX веке было поставлено немало остроумнейших опытов, в которых живые клетки самозарождались в пробирках и колбах. Потребовался гений Луи Пастера, чтобы доказать, а затем отстоять в острой полемике, что простейшие организмы «зарождаются» только тогда, когда не соблюдены правила чистоты эксперимента. Попросту говоря, экспериментаторы плохо стерилизовали свои пробирки или плохо их изолировали от заносов извне. При правильной постановке опыта живые клетки в стерильной среде не возникают. Клетка только от клетки! Таков закон живой природы, как его сформулировал немецкий последователь Пастера, выдающийся врач и биолог Рудольф Вирхов. Вопрос о том, каким образом и при каких условиях возникла самая первая клетка, остался — и до сих пор остаётся! — открытым.
И вот Николай Вавилов, на заседании Британской научной ассоциации, слушает доклад учёного, утверждающего, что он нашёл разгадку возникновения жизни!
«Доклад Мура, — писал Вавилов, — вызвал горячую полемику со стороны физиков, химиков и физиологов <...>. Критика главным образом была направлена на широкие обобщения, не затронув существа доклада, громадное значение которого не отрицалось и оппонентами».
Вот как он мыслил!
Докладчик сообщил важные факты, они интересны и значимы, а его далеко идущие обобщения — это не существенно, не в них существо доклада!
Не потому ли Вавилов так высоко ценил критический ум Уильяма Бэтсона, что сам был полон «неукротимой, ненасытной тоски» по истине, в которой «скрыта»7? И не потому ли, находясь под сильным влиянием бэтсоновской мысли, он сумел сохранить интеллектуальную самостоятельность и далеко не всегда считал скептицизм Бэтсона обоснованным?