РУССКИЙ ПОСОЛЬСКИЙ ОБЫЧАЙ. ОБИХОД. ЭТИКЕТ. ЦЕРЕМОНИАЛ

Кандидат исторических наук Л. ЮЗЕФОВИЧ.

ПОСЛАНИЕ БЕЗ СЛОВ

Наука и жизнь // Иллюстрации
Император Священной Римской империи Максимилиан I принимает послов великого князя Василия Ивановича. Гравюра 1515 года.
Иван III провозглашает победу над ордынским ханом. 1478 год.
Выход русских войск на реку Угру. Так называемое стояние на Угре освободило Русь от ордынской зависимости. 1480 год.
Эти средневековые европейские монеты, в разное время найденные в московских кладах, — яркое свидетельство активных контактов западных стран с крепнувшей Русью.
Турецкий всадник с пленными христианами.
Русская одежда XVI века.
Немецкий дипломат и путешественник Сигизмунд фон Герберштейн во время своей первой поездки в Московию (а он посещал её дважды). Его «Записки о Московии» рассказали Европе о малознакомой дотоле стране.
Псков в XVI веке. Зарисовка в сочинении о Московии Сигизмунда Герберштейна.
Изображение Василия III (он правил с 1505 по 1533 год).

Почти до конца XV века в Западной Европе весьма смутно понимали, что представляет собой Московская Русь. Одни считали ее «азиатской Сарматией», другие — Геродотовой Скифией, черпая сведения о ней из сочинений античных авторов, третьи — продолжением Лапландии, а итальянец Паоло Джовио, чтобы передать разительное отличие Московии от привычного ему цивилизационного пространства, уподобил ее «иным мирам Демокрита». Набор сих учёных умозрений быстро превратился в архаику, лишь только Москва, выйдя из международной изоляции, обратилась лицом на Запад.

На протяжении всего нескольких десятилетий после «стояния на Угре» в 1480 году, положившего конец татарскому игу, русские послы начали появляться не только в Вильно, Бахчисарае или валашской Сучаве, но и в Кракове, Мариенбурге, Регенсбурге, Толедо, Лондоне, Копенгагене, Стокгольме, Риме, Венеции, Флоренции, Стамбуле. Все чаще прибывали в Москву и западные дипломаты. Считалось, что Бог, поделив вселенную между своими земными наместниками, обязал их «через послы и посланники ссылатца» друг с другом, чтобы поддерживать равновесие, покой и единство христианского мира.

Начиная с последних лет правления Ивана III жители Москвы могли наблюдать на столичных улицах множество иностранных дипломатов всех рангов — от простых гонцов с несколькими спутниками до «великих» послов, окружённых свитой из сотен дворян и слуг. Являя собой парад национальных одежд и обычаев, они торжественно въезжали в город и с ещё большей пышностью следовали на аудиенцию в Кремль. И тысячи зрителей толпились на обочинах, влезали на валы и забрала крепостных стен, на кровли домов и церквей. Всё это не только не запрещалось, напротив — поощрялось и даже организовывалось властью, использовавшей любые моменты для публичной репрезентации собственного величия.

С юга, через Дикое поле, Воротынск, Боровск и Путивль, той же дорогой, какой недавно приходили за данью ордынские «послы сильные», теперь являлись в Москву посланцы крымских и ногайских ханов. В пути их сопровождал усиленный русский конвой, следивший, чтобы привыкшая к набегам посольская свита не грабила придорожные деревни («христьянству обиды и насилства не чинили б»). По этому же маршруту направляли своих представителей владыки Блистательной Порты — султаны «турские», которые, как с восточной цветистостью выражались русские дипломатические документы, «светлостию лица превосходят песни сирина».

С севера, от «пристанища» Николо-Корельского монастыря на Белом море, позже — от «нового Архангельского города», через Холмогоры, Вологду и Ярославль двигались к Москве английские дипломаты, больше озабоченные вопросами торговыми, чем политическими, и купцы, заодно исполнявшие дипломатические поручения. Иногда их везли по рекам Сухоне и Двине — летом на лодках, зимой на санях по речному льду (речной путь на Руси называли «Божьей дорогой», которую, в отличие от дорог сухопутных, «ни перенять нельзя, ни унять, ни затворить»).

Послы Василия III, направляясь к императору Священной Римской империи Карлу V, еще в 1524 году, по пути в Испанию, первыми из русских побывали в Англии, но постоянные связи с Лондоном помог установить случай. В 1553 году король Эдуард VI снарядил экспедицию на поиски северо-восточного морского прохода в Индию, и один из её кораблей («Эдуард — Благое Начинание») отнесло бурей к русскому побережью. Его капитан Ричард Ченслер выдал себя за королевского посла, был доставлен в Москву и принят Иваном Грозным. С тех пор контакты стали регулярными. Британскому флоту нужны были лес, пенька, смола, дёготь. Англия начинала великую тяжбу на морях с Испанской монархией. Пушки гремели на Ла-Манше и у берегов Южной Америки, но агенты Елизаветы I и Филиппа II вели свою игру и при московском дворе.

С востока, по Волге и Оке, приезжали послы казанских и астраханских ханов, пока их владения не были присоединены к России. Позднее этим же путем следовали посольства «кизилбашские» (персидские), «иверские» (грузинские), «черкасские» (кабардинские).

С запада, через Новгород и Псков, ехали шведы, датчане, представители Пруссии и Ливонского ордена. Через Смоленск проезжали послы Габсбургов, двигались огромные польско-литовские посольства, похожие скорее на воинские отряды, чем на дипломатические миссии. Последние прибывали чаще всех остальных, хотя собственно польские дипломаты до начала XVII века были ещё относительно редкими гостями — в отношениях с Москвой страну представляли обычно литовские деятели. (Так было до Люблинской унии 1569 года, объединившей Великое княжество Литовское и Польшу в одно государство — Речь Посполиту.) Гонцы между Москвой и Вильно сновали беспрерывно, и не реже чем раз в два-три года стороны обменивались посольствами <...>

Вся обстановка, окружавшая послов с того момента, как они пересекали границу, была неким бессловесным посланием, чей смысл опытные адресаты понимали без труда. Порядок обхождения с иностранными дипломатами, церемониал аудиенции, одежда придворных на приеме, ассортимент посуды на торжественном обеде — всё, вплоть до цвета воска, к которому прикладывалась печать, подчинялось определённым правилам, связанным с идеологией власти и конкретной политической ситуацией.

Правила поведения собственных представителей за рубежом составлял посольский обычай той или иной страны. Своды таких норм издавна существовали в Венецианской республике и в Ватикане, а в первой половине XVI века были оформлены сначала в Священной Римской империи, затем во Франции и других европейских монархиях, превратившись тем самым в протокол.

Примерно тогда же, при Василии III, Москва в относительно короткий срок сумела создать собственную посольскую службу, учитывающую международное положение страны, её размеры и обычаи, и выработать свой дипломатический этикет, достаточно гибкий для того, чтобы использовать его при контактах равно с Востоком и с Западом. В последующие десятилетия и то и другое постоянно менялось, чутко реагируя на изменения в окружающем мире. Имперский (здесь и далее имеется в виду Священная Римская империя) дипломат Даниэль фон Бухау, сопоставляя наблюдения своего соотечественника Сигизмунда Герберштейна, относящиеся к первой четверти XVI века, и собственные впечатления от поездки в Россию в 1575—1576 годы, сделал вывод: за истекшие полвека там произошли большие перемены в приеме и содержании послов.

В связях с Западом и с Османской империей Москва сразу выступила партнёром равноправным и суверенным. Те правила, которые регулировали её отношения с Ордой или с русскими уделами, здесь были неприемлемы, новое положение страны требовало иных форм государственной обрядности. Прежний полудомашний быт великоконяжеских палат стремительно уходил в прошлое, парадная сторона жизни московских государей приобретала всё больший блеск. В этой пьянящей атмосфере стремительного возвышения Москвы и сложились нормы русского дипломатического обихода, этикета и церемониала.

Западноевропейские дипломаты XV—XVII веков немало писали о русском дипломатическом церемониале и этикете, но их взгляд — это взгляд со стороны. Возможность увидеть предмет изнутри, с точки зрения носителей самой традиции, дают так называемые посольские книги — сборники официальных документов, связанных с отправлением русских посольств за рубеж и пребыванием иностранных миссий в России. Эти «книги» начали составлять задолго до 1549 года, когда, как принято считать, был учреждён Посольский приказ. В них входят самые разные документы и прежде всего тексты договоров, послания монархов (если чужеземных, то в переводе), переписка посольских дьяков с приставами и воеводами пограничных городов. Затем посольские паспорта («опасные грамоты»), наказы русским дипломатам, отбывающим за границу («наказные памяти»), их пространные отчёты, составленные по возвращении в Москву («статейные списки»), как и отосланные с нарочными краткие сообщения о политической обстановке за рубежом («вестовые списки», или «вести»). Наконец, верительные («верющие») грамоты, описания аудиенций и торжественных обедов, протоколы переговоров, перечни подарков, реестры поставленного продовольствия и многое другое.

Первые договоры о дипломатическом церемониале («посольском чине») Россия заключила с Речью Посполитой, Швецией и Священной Римской империей в 70-х годах XVII века. Но и тогда регламентированы были только частности. Как ни называть породившую его стихию — национальным духом или коллективным разумом, — русский посольский обычай (вплоть до радикальных реформ петровского времени) оставался именно обычаем. На протяжении двух столетий его нормы жили в устной традиции, опирающейся лишь на прецедент и опыт, и не были ни записаны по отдельности, ни тем более собраны в единый свод или утверждены какими-то официальными актами.

Поэтому его трудно реконструировать из беспорядочного множества элементов, оказавшихся в нашем распоряжении. Но воссозданный из обломков и обмолвок этот навсегда исчезнувший порядок жизни поражает продуманной соразмерностью своих частей, богатством символики и обилием заключённых в нем смыслов.

ВОПРОС О "БРАТСТВЕ"

В1574 году толмач одного из шведских посольств Авраам Нильсен, за пять лет перед тем насильно оставленный в Москве с целью «учить робят свейскому языку», был наконец отпущен на родину. До Швеции, однако, он не доехал. Русские власти задержали его на границе, в Орешке. Основания были вполне веские — у Нильсена обнаружили несколько бумаг, которые он «крал лазучством». Ничего экстраординарного тут нет, члены дипломатических миссий никогда не гнушались шпионажем. Ироническое выражение еspion honorable (фр. — почётный шпион) вошло в употребление едва ли не тогда же. В случае с Нильсеном любопытно другое: при обыске в числе прочих бумаг у него «повыимали» царские «родословцы». Через год, во время русско-шведского посольского съезда на реке Сестре, бояре, вспомнив эту историю, обвинили Нильсена в том, что он «лазучил и выписывал родство государя нашего».

Удивительно не «лазучство», а предмет, на который оно направлено. Чтобы понять, зачем понадобилось шведам генеалогическое древо Ивана Грозного и почему это вызвало тревогу в Москве, нужно рассмотреть «дело Нильсена» под углом политических воззрений эпохи, касающихся отношений между монархами и государствами.

В дипломатическом языке XV—XVII веков существовал важнейший термин — «братство». Но выражал он отнюдь не родство и не характер взаимоотношений между государями, а их равноправие. С правителями, которых русские государи считали ниже себя по происхождению или по уровню власти, они могли состоять «в приятелстве и в суседстве» (в добрососедских отношениях), «в дружбе и в любви» (в мирных отношениях), «в единачестве» (в союзе), но никак не «в братстве». Иначе страдала их «честь». В то же время даже воюющие между собой монархи продолжали величать друг друга «братьями», если это было принято до начала военных действий.

Не всех своих дипломатических партнёров русские государи считали равными себе. Василий III не признавал «братом» магистра Л ивонского ордена, поскольку тот был вассалом («голдовником») Священной Римской империи (хотя на Руси прекрасно понимали номинальный характер этой зависимости). Посылая с индийским купцом грамоту к его повелителю Бабуру-паше, Василий III «о братстве к нему не приказал», потому что «неведомо, как он на Индейском государстве — государь или урядник» (наместник). Казанский хан Абдул-Латиф признавался «братом» великого князя только в «устных речах», но не в официальных документах. Позднее, в конце столетия, на честь быть «в братстве» с Федором Ивановичем и Борисом Годуновым не мог претендовать кахетинский царь Александр I, признавший над собой их «высокую руку».

В Москве бдительно следили за тем, чтобы великих князей именовали «братьями» самые могущественные владыки Востока и Запада. Когда в 1515 году турецкий посол Камал-бег в сделанном им списке боярских речей, который посольские дьяки внимательно сличили с оригиналом, записал «о дружбе, о любви» Василия III с султаном, но пропустил «о братстве», его заставили исправить это якобы случайное упущение.

Иная ситуация сложилась в отношениях с Крымом, претендовавшим на политическое наследие Золотой Орды. Своё право на «братство» с ханами Ивану III, Василию III и даже Ивану Грозному приходилось покупать за деньги или, что чаще, — за богатые дары. В 1491 году крымский хан Менгли-Гирей извещал Ивана III: «Ныне братству примета то, ныне тот запрос — кречеты, соболи, рыбей зуб» (моржовый клык. — прим. л.Ю.). В другой грамоте «приметой братства», то есть условием его признания ханом, оказываются меха и серебряная посуда, в третьей — некий крымский «богомолец», где-то в Диком поле захваченный в плен казачьей ватагой.

В свою очередь Иван Грозный по разным причинам не признавал «братьями» некоторых европейских монархов. Он постоянно подчёркивал древность династии Рюриковичей и божественное происхождение собственной власти, поэтому для него сама возможность признания «братства» включала в себя не только абсолютный суверенитет данного государя, но и его значение в международной политике и конечно же происхождение.

Габсбургский дипломат Иоганн Гофман, посетивший Москву в 1559 году, сообщал, что русский царь считает шведского короля «купцом и мужиком», а датского — «королем воды и соли». Действительно, Иван Грозный не признавал «братьями» королей Швеции и Дании. Когда в том же году представители датского короля Христиана III просили «учинить его с государем в ровности», бояре мало того, что отказались обсуждать с послами этот вопрос, но ещё и потребовали, чтобы в грамотах, направляемых царю, король называл его своим «отцом».

Трудно сказать наверняка, почему Грозный не соглашался, хотя бы формально, приравнять к себе Христиана III и его преемника Фредерика II, суверенных и потомственных монархов. Дания была державой традиционно дружественной (при Борисе Годунове и Михаиле Фёдоровиче были предприняты две попытки — неудачные, правда, — женить датских принцев на царских дочерях). Но, видимо, Иван IV считал её мощь сильно поколебленной после того, как Швеция, расторгнув в 1523 году Кальмарскую унию, вышла из-под власти Копенгагена. Более того, Москва знала об иерархии католических государей, которую до Реформации периодически устанавливали специальные папские буллы. Во всяком случае, ещё при Василии III на Руси был известен перевод-ной документ под названием «Европейской страны короли», где в порядке старшинства перечислялись монархи Западной Европы. В этом реестре император Священной Римской империи («цесарь») занимал первое место, а датский король — предпоследнее, ниже венгерского, португальского, чешского и шотландского. Вероятно, могущество Дании считалось недостаточным для того, чтобы русский царь признал её правителей своими «братьями».

Гораздо понятнее отношение Ивана Грозного к шведскому королю Густаву Вазе и его сыновьям — Эрику XIV и Юхану III. О «братстве» с ними не могло быть и речи по причине их низкого происхождения. Царь утверждал, что это «мужичей род, не государский». На самом деле Густав I, избранный на престол после изгнания из страны датчан, был выходцем из знатной дворянской фамилии, но и в этом своём качестве он, будучи монархом выборным, не мог претендовать на равенство с Иваном Грозным — государем «от прародителей своих».

Густава Вазу («Гастауса короля») в Москве считали даже не дворянином, а простым купцом. Грозный утверждал, будто в юности будущий король Швеции «сам, в руковицы нарядяся», осматривал сало и воск, привезённые в Выборг новгородскими «гостями». В 1557 году А. Ф. Адашев и дьяк И. М. Висковатый говорили шведским послам: «Про государя вашего в розсуд вам скажем, а не в укор, которого он роду, и как он животиною торговал и в Свейскую землю пришол, и то недавно ся делало». Возможно, это искажённый отзвук одного из эпизодов бурной жизни Густава Вазы: в 1519 году он был посажен датчанами в тюрьму и бежал оттуда, переодевшись в платье погонщика скота. В Швеции всё это воспринимали крайне болезненно. Тот факт, что основателя династии объявляли мясоторговцем не «в укор», а «в розсуд», дела не меняло.

Впрочем, перед насущными политическими интересами нюансы этикета отступали на второй план, и вопрос о «братстве» становился не более чем дополнительным козырем в дипломатической игре. В 1567 году был заключён русско-шведский союз, направленный против Польско-Литовского государства. И лишь тогда Иван Грозный «пожаловал» Эрика XIV — «учинил его с собою в братстве». Признание равенства было не безусловным. Оно могло вступить в силу только в том случае, если шведский король отберёт жену у своего сидевшего тогда в тюрьме брата Юхана, герцога Финляндского, и пришлёт ее царю. Грозный намеревался на ней жениться (позже он оправдывал эту «нехристианскую мысль» тем, будто считал герцога мёртвым, а его жену — вдовой).

Юхан был женат на Екатерине Ягеллон, родной сестре польского короля Сигизмунда II Августа. Семью годами ранее Грозный сам безуспешно к ней сватался (по легенде, король в издёвку прислал ему вместо невесты белую кобылу) и теперь, пользуясь моментом, решил при живом муже всё-таки заполучить её в жены с двоякой, видимо, целью: отплатить за былое унижение, а главное, после смерти немолодого и бездетного Сигизмунда II приобрести право на польский престол для себя или своих возможных сыновей от этого брака. (Разумность самой идеи доказывает тот факт, что сын Катерины и Юхана впоследствии стал польским королём Сигизмундом III.)

ЭрикXIV, уже в то время выказывавший признаки умственного расстройства, обещал выполнить беспрецедентное царское требование. Вскоре, однако, он был низложен; его брат (чью жену так и не посмели увезти в Москву) взошёл на трон под именем Юхана III. Он согласился подтвердить выгодный для Швеции договор с Россией, заключённый его предшественником, но, естественно, за вычетом пункта о собственной жене. Между тем, жалуя Эрика XIV «братством», в тексте договора («докончанья») 1567 года Грозный особо оговорил, что если Катерина Ягеллон не будет прислана в Москву, то его присяга утратит силу — «та докончалная грамота не в грамоту и братство не в братство». Так и случилось, всё вернулось на круги своя: царь наотрез отказался признать Юхана III своим «братом».

Именно поэтому не планы крепостей, не тайные речи недовольных самовластием Грозного бояр, а царская родословная интересовала толмача Нильсена и тех, кто дал ему такое поручение. В Стокгольме хотели доказать, что царь ведёт свой род отнюдь не от Августа-кесаря и даже не от великих князей киевских, а всего лишь от князей московских — недавних данников Орды. Эти сведения облегчили бы шведской стороне ведение полемики о «братстве». Отказ Ивана Грозного признавать королей Швеции равноправными партнёрами имел следствием ряд унизительных для их достоинства норм русско-шведского посольского обычая. Стремлением их упразднить и вызвано было «лазучство» Нильсена.

В 1576 году на освободившийся польский престол избран трансильванский («седмиградцкий») князь Стефан Баторий, которого царь также не признал «братом» по причине «родственные низости». Кроме того, Грозный неизменно настаивал на изначальном превосходстве наследственного монарха над выборным. Сам он — государь «по Божью изволению», а Баторий — «по многомятежному человеческому хотению»; русский государь призван «владети людьми», а польский — всего лишь «устраивати их». В переписке между ними, изобиловавшей взаимными выпадами, Грозный даже заметил однажды: «Тебе со мною бранитися — честь, а мне с тобою — безчестье».

Баторий в своей грамоте впервые обратился к царю на «вы» (в речах и посланиях от первого лица русские государи издавна говорили о себе во множественном числе), и его послы в Москве не преминули напомнить Грозному, что Сигизмунд II Август всегда писал ему «тобе, ты». На царя это новшество никакого впечатления не произвело, его решение осталось непоколебимым.

Дело тут не только и не столько в «родственной низости» польского короля или способе его восшествия на престол. Прежде всего, избрание Батория неизбежно влекло за собой резкое ухудшение отношений с Речью Посполитой, ибо означало победу той партии, которая выступала за войну с Москвой. Но в Речи Посполитой существовала и влиятельная промосковская группировка, дважды предлагавшая Грозному или царевичу Фёдору занять вакантный польский престол: после смерти Сигизмунда II Августа в 1572 году и после внезапного отъезда из Кракова Генриха Анжуйского (он был избран королём на элекционном сейме, но в июне 1574 года, узнав о смерти брата, Карла IX, предпочёл освободившийся французский трон польскому и тайно бежал в Париж). Именно тогда у царя появились далеко идущие планы. Отказываясь от власти над собственно польскими землями, он хотел сепаратно занять престол Великого княжества Литовского, разорвать Люблинскую унию и таким образом бескровно объединить под своим скипетром все земли, входившие некогда в состав Киевской Руси.

С избранием Стефана Батория эти замыслы рухнули и вопрос о признании нового польского короля «братом» стоял в прямой связи с событиями 1574—1576 годов.

«Братство» — термин сугубо дипломатический. Когда в 1495 году великий князь литовский Александр Казимирович женился на Елене Ивановне, сестре Василия III, последний называл его «братом и зятем», а короля Сигизмунда I — соответственно «братом и сватом». Иван Грозный, подменяя понятия из разных семантических рядов, сознательно смешивал политические и кровно-родственные категории. Прибывшим в Москву польским послам он заявил, что если бы даже Баторий был сыном Сигизмунда II Августа, то и тогда оказался бы ему, царю, не братом, а племянником. В таком случае он мог бы считаться братом только царевичу Ивану Ивановичу. При этих словах, как пишут в дневнике послы, царь «на сына своего пальцем вказал, бо тута подле него сидел».

Лишь к концу жизни после тяжёлых поражений, нанесённых ему Баторием, Грозный, смирившись, вынужден был признать его «братом». Фёдор Иванович «учинил в братстве» с собой королей Дании и Швеции, а сами русские государи добились уже безусловного права быть «братьями» крымских ханов. Параллельно продолжали использовать в политике лексику иных родственных отношений. Германские князья, зависимые от Священной Римской империи, называли царя «дядей», поскольку были «сыновьями» Габсбургов, а те приходились русским государям «братьями». До 1632 года, когда в Москве сочли эту традицию неприличной, герцог Голштинский в своих грамотах к Михаилу Фёдоровичу величал его «дядей и свойственником» («свояком»).

Последнее слово использовалось в переносном смысле, обозначая неопределённо-приятельские отношения. По этой логике крымский хан, будучи вассалом турецкого султана, тоже являлся царским «племянником», однако в отношениях с ним подобный подход считался, видимо, в принципе неприменимым.

К исходуXVI века сам термин «братство», как его толковали московские дипломаты, обрёл более строгое значение — основным его содержанием стало понятие суверенитета. Ни происхождение монарха, ни его роль в международных делах, ни древность династии в расчёт не принимались. Царь автоматически признавал равноправие всех государей, независимых от какой бы то ни было земной власти.

См. в номере на ту же тему

Как рождался дипломатический этикет.

Другие статьи из рубрики «Отечество. Страницы истории»

Детальное описание иллюстрации

Изображение Василия III (он правил с 1505 по 1533 год) сопровождает следующая надпись: «Аз есмь царь и господин, / По праву отцовской крови, / Державных титулов ни у кого не просил, / Не купил; нет закона, по которому я / Был бы чьим-либо подданным. / Но веруя только в Христа, / Отвергаю почести, выпрошенные у других».
Портал журнала «Наука и жизнь» использует файлы cookie и рекомендательные технологии. Продолжая пользоваться порталом, вы соглашаетесь с хранением и использованием порталом и партнёрскими сайтами файлов cookie и рекомендательных технологий на вашем устройстве. Подробнее